ВНИМАНИЮ АВТОРОВ И ЧИТАТЕЛЕЙ САЙТА KONTINENT.ORG!

Литературно-художественный альманах "Новый Континент" после усовершенствования переехал на новый адрес - www.nkontinent.com

Начиная с 18 июля 2018 г., новые публикации будут публиковаться на новой современной платформе.

Дорогие авторы, Вы сможете найти любые публикации прошлых лет как на старом сайте (kontinent.org), который не прекращает своей работы, но меняет направленность и тематику, так и на новом.

ДО НОВЫХ ВСТРЕЧ И В ДОБРЫЙ СОВМЕСТНЫЙ ПУТЬ!

Галия Мавлютова. Алешкино дерево

Галия Мавлютова
Галия Мавлютова

Галия Мавлютова — петербургский писатель, журналист, член Союза российских писателей, член Литфонда России. По основной специальности — юрист. Работала старшим воспитателем, инспектором по делам несовершеннолетних, старшим оперуполномоченным уголовного розыска, старшим инспектором по особым поручениям. Подполковник милиции. В настоящее время вышла на пенсию по выслуге лет. За период службы в органах внутренних дел многократно награждена престижными российскими и международными наградами, в том числе премией «За активную борьбу с наркоманией и наркобизнесом» и национальной полицейской премией Канады. Член Международной Ассоциации женщин-полицейских. Автор почти трех десятков книг, вышедших в крупных российских издательствах.

АЛЕШКИНО ДЕРЕВО
Рассказ

Конец сезона. Утро пятницы. Настроение сумеречное. Хочется быстрее покинуть город. У подножия Пулковских высот столпились торговые терминалы, торчат унылой компанией, один другого больше и выше, им явно тесно на одном пятачке, они словно налезают друг на друга. Возникает мысль: к чему так много и в одном месте? Столько покупателей на них не наберется. Супермаркеты сгруппировались по правую сторону от трассы. И мимо не проехать, и покупок не миновать. Всякий проезжающий стремится закупить все необходимое по дороге на дачу.

Сегодня в магазинах пустынно. Я влетела в «Оби» и кометой помчалась по широким пролетам. Обычно я внимательно читаю таблички и легко нахожу необходимый товар, но сегодня мне кажется, что это не магазин, а склад. Я ничего не вижу и не понимаю. Глаза расфокусировались. Кажется, что здесь ничего не найдешь без компаса. Без квалифицированной помощи не сориентироваться. Подскочила я было к консультантам, чтобы выяснить, как пройти в садовый отсек, но те посмотрели на меня странным взглядом и отмахнулись, как от назойливой мухи. Нашла! Сама справилась. В садовый рай ведет прямая дорога. Почти шоссе.

Я потеребила за рукав молодого человека: дескать, помоги, но он вежливо перенаправил меня к коллеге-женщине: мол, она быстрее разберется с вашими проблемами. «Ирина» — прочитала я на бейджике.

— Ирина, мне срочно требуется дерево! Срочно! Сейчас! Сию минуту!

— К чему такая срочность? — удивилась Ирина моему напору и зачем-то поправила бейджик.

— Понимаете, у меня младший брат умер! Я хочу посадить дерево! — выпалила я в ответ.

Небрежный вопрос продавщицы слегка покоробил, но я не привыкла отступать. Лучше сразу ошарашить проблемой, чем разводить канитель. И без того муторно.

Ирина зябко поежилась: наверное, приняла меня за ненормальную. А что кривиться? У нее работа из группы риска. Среди покупателей «Оби» процентов пятьдесят ненормальных. Сюда приезжают, чтобы облегчить карманы от тяжкого груза денег. Люди забивают голову ерундой, чтобы заполнить жизнь, и именно здесь собираются все озабоченные личными ремонтами и стройками, не понимая, что сначала надо разобраться с внутренними проблемами. По категории строительных материалов требуется особая смекалка. Пока разберешься, что надо в первую очередь, а с чем можно погодить. Голову сломаешь.

— А когда умер? — почему-то спросила продавщица.

— Год назад. В январе. Да я не о том! Ирина, я узнала о его смерти только вчера. Дайте мне дерево! Мне нужно что-то сделать, иначе я умру.

В моем тоне прозвучала тоскливая нотка, я ее остро ощутила. Даже Ирина вздрогнула. Женщина явно растерялась, а ведь продавцам категорически запрещено терять руль управления ситуацией. Они должны быть постоянно начеку. С людьми работают — не с деревьями.

— Н-не знаю, у нас конец сезона, — окончательно растерялась Ирина, — у нас все закончилось. Может, недельки через две заглянете?

— Нет! Не могу через две недельки! Ирина, понимаете, мне плохо, у меня внутри все раздирает, словно там кошка поселилась, но не та кошка, не домашняя, и даже не тигриной породы. Она другая, какая-то металлическая. Все мне в кровь изодрала. Никак не могу успокоиться. Если я в землю что-нибудь посажу, сразу полегчает.

— А из леса? — спросила Ирина.

— Нет! Надо выбрать нечто необычное! Хочу, чтобы ему понравилось, — и я медленно побрела по рядам.

Ничего подходящего. Кругом все экзотическое, с фигурными листьями, с кружевными листочками; нет, все не то! Я повернулась к продавщице. Она пристально смотрела на меня, словно пыталась понять. Видимо, я ее чем-то зацепила. Наверное, у нее тоже есть младший брат. Что-то в моих словах заставило ее задуматься. Чужим взглядом смыло прочь сорок с лишним лет. Исчез супермаркет, витрины, ряды с растениями и удобрениями. Я невольно переместилась в детство, явственно ощущая себя двенадцатилетней девочкой.

Состояние ужаса напрочь отняло возможность двигаться и говорить. Сквозь меня проскакивала реальность, не оставляя следа, словно спасала беспамятством от невыносимой боли. Я ничего не понимала. Картинка вертелась перед глазами, то приближаясь, то ускользая, но я все видела, хотя детали исчезали, точно кто-то неведомый их мгновенно стирал, оставляя в памяти лишь самое главное…

Моя подружка Танька Казанцева тесно прижалась ко мне, трясясь от страха. Мы только что мирно шептались, делясь милыми девчоночьими мыслями о наших первых влюбленностях. Нам было весело. Если б еще не приставал младший братишка! Он подслушивал, подсмеивался, и до того надоел, что я крикнула матери:

— Ма-ам, он нам мешает!

Она вбежала в комнату и злым коршуном набросилась на сына. Я впала в ступор, забыв, что рядом находится моя подружка. Это длилось долго. Мать избивала его, постепенно входя в раж, а когда он начал умирать, растянула его тельце во весь рост и ногой наступила на ноги. Послышался явственный хруст. Это трещали детские суставы.

— Зачем ты позвала ее? — прошипела Танька, явно ненавидя меня в эту минуту. — Она ему ноги сломает.

Не сломала. Хруст отрезвил ее. Что было дальше — не помню…

Он родился славным мальчиком. Всегда послушный, ласковый, с широко открытыми глазами и длинными пушистыми ресницами. Мне тогда шесть лет было. Это я назвала его Алешкой. Особых талантов за ним не водилось. Мальчик как мальчик. Обычный ребенок. Но уж очень ласковый: в глаза заглянет, так до самого нутра проймет. Бабушка Данилова каждый день приносила ему по яйцу. Подкармливала. Больше у нее не было, и этот-то гостинец приходилось припрятывать от родных, чтобы тайком угостить красивого мальчика из бедной семьи. Наша семья и впрямь бедствовала. Часто нечего было есть. Мы, как голодные птенцы, смотрели на закрытую дверь и ждали, когда вернется наша мама. Вместе с ней появлялась еда, неприхотливая, незатейливая, но все-таки, поев, мы могли как-то жить дальше.

Мне не хочется уходить в запредельные глубь и ширь моего незавидного детства, но сквозь толщу лет я ясно вижу моего младшего брата — Алешка радовал меня своим присутствием с момента появления на свет. Он всегда был рядом, редко плакал, часто утешал меня, когда я горевала над своими детскими бедами. Недавно я узнала, что акушерка, принимавшая роды у матери, до сих пор жива. Ей что, сто лет? Но нет, всего-то под семьдесят. Никак не порвется нитка времени, вроде бы и тонкая, как паутинка, но тянется как морская бечева, пробивая насквозь несколько жизней и десятилетий. Сейчас даже трудно осознавать, что все это происходило со мной — так давно это было. Настолько давно, что я даже поверила, что прошлое уже поросло быльем, затянулось житейской коркой, однако не прошло, не забылось. Я была уверена, что смогла выхолостить душу от лишних переживаний, но память цепко держит все мое — что было со мной, что снилось, что случилось.

Мы всегда держались за руки. Он ведь был послушным мальчиком. Я не ответила подружке на ее вопрос: «Зачем ты позвала ее?» Да ни за чем. Просто сказала, что мальчишка нам мешает; мы играли, маленькие ведь были. Мою же мать пусть судит кто-нибудь другой — какой-нибудь Высший суд; а я не могу судить её. Никого не могу судить. Не имею права. Наверное, она ни в чем не виновата перед нами, искренне веря, что суровым воспитанием приучит нас к будущим испытаниям. Ей пришлось хлебнуть горя с лихвой — кто бы спорил. Нищета довела ее до дикого отчаяния. Часто мы оставались с глазу на глаз с исступленной жестокостью. И всегда это случалось вдруг. Неожиданно. Кстати, мне доставалось гораздо больше и чаще, чем братьям: я с рождения славилась непримиримым характером. Но вот обошлось. Я устояла. А Алешка сломался.

Когда мать умерла, ему было всего десять. Мы остались вдвоем — старший брат служил в Казахстане. С высоты моего возраста мир давно кажется привычным и покоренным, но я до сих пор помню, как нам было страшно в ту проклятую ночь. Мы словно чувствовали, что нам предстоит пережить уже одним. Без матери. Но мы даже не представляли, какой ад ожидает нас впереди! Мать укрывала нас от чужого и враждебного мира. А теперь мы остались сиротами. Нам было очень страшно, и мы пытались спрятаться от страха, но за стенами дома свирепо завывал осенний ветер, нагоняя на нас вселенскую тоску и точно предсказывая нам ужасное, отвратительное будущее. Никогда не забуду этот вечер. Кажется, мы совсем не уснули в ту ночь. После похорон нас хотели забрать в детдом, но я взбунтовалась: сказала, и сама не пойду, и братишку не отдам. Я понимала, что даже номинальная семья в обществе ценится гораздо больше, чем недолгое пребывание в местах скопления осиротевших душ. Потом приехал старший брат: его отпустили из армии по причине утраты единственного кормильца. И потянулась-покатилась какая-никакая жизнь. Я окончила школу. В памяти острым колом застряла ненависть ко всему, что окружало меня до получения аттестата зрелости. Ничего в жизни больше я так не ненавидела, как мое детство.

Я уехала. Прочь. Подальше. Лишь бы все забыть. Начать все с нуля. Как будто только что родилась. Но не получилось. Много лет по кусочкам, по крупинкам, по клеточкам я вытаскивала из себя то нечеловеческое, дьявольское, мученическое, что пришлось мне пережить в младенчестве и юности. Я уже простила свою мать. Я заставила себя это сделать. Она была такой, какой сделала её жизнь. Нет её вины в нашем изломанном детстве. Я больше не виню ее. Ни в чем.

После долгих мытарств я все-таки пробилась в институт. Уж так мне хотелось получить высшее образование! Четыре года обучения стали самыми счастливыми годами в моей жизни. А после окончания первого курса ко мне приехал Алешка — полный надежд и даже обремененный восьмилетним образованием. Никак не могу сложить пазл: студентка первого курса института, сама проживающая в общежитии на птичьих правах, умудрилась поселить в студенческой комнате младшего брата. Пробивной у меня характер все-таки.

Я даже устроила его в техникум. В ПТУ не захотела отдавать. Не престижно. Но снова у нас ничего не вышло. Алешка не прилагал усилий для учебы. Он вечно где-то обретался, пропадая по вечерам; нашел себе дружков, но не хулиганистых, а так, любителей поболтаться, погулять, с девчонками подружить. Промучилась я с ним почти год, пока не поняла: пропадем мы вдвоем, пропадем. Переживала, плакала, ругала его, ничего не помогло — он жил своей жизнью, свободной и расслабленной, а надо было напрягаться, тянуться, выбиваться из сил. Он не мог, а мне казалось — не хотел. Тогда я отправила его к старшему брату. Пусть заставит его учиться и работать: мужчины всегда найдут общий язык — ворон ворону глаз не выклюет. А что я сама? Еще девчонка, работаю, учусь, почти что голодаю, перебиваясь с хлеба на воду.

Алешка уехал. Я посадила его в поезд, и мне стало свободнее. Одной легче выжить, чем на пару с младшим братом. Ответственности меньше, да и голова не болит.

Прошло много лет, наконец, я решила повидаться с братьями. Приехала в Сибирь и не узнала Алешку. Он вырос, изменился, стал чужим мне. От прежней красоты ничего не осталось. И жена его не понравилась. Не такую судьбу я рисовала в своих мечтах для любимого братишки. Особенно резануло, когда он упрекнул меня: дескать, зачем отпустила меня из Ленинграда, почему не остановила? Я промолчала. Что я могла сделать?

И снова забыла про него. Пусть живет, как умеет. Как может. Я не смогла его ничему научить. Значит, так суждено. А потом и вовсе забросила родню. Один хороший, второй плохой, а для меня ведь оба родные. А плохой так еще и дороже. Лучше ни с кем не поддерживать отношений, чем выбирать между ними. Решение жесткое, но другого выхода я не видела. В то время жизнь требовала от меня огромных усилий по системе — лишь бы выжить. Да, я не жила, я выживала. И не могла позволить себе ничего лишнего.

Но этим летом мне пришлось вернуться в прошлое. Поневоле. Старший брат привез мне весточку. Я встретилась с ним, заранее зная, что разговор предстоит тяжелый. Боялась задавать вопросы, думала, само собой рассосется. Не рассосалось. Услышала то, чего так боялась услышать все эти года. Алешка умер. Страшно умер. Сгорел. А за несколько лет до смерти разбился на мотоцикле. У него родилась дочь. Они «обмывали ножки», и он поехал за спиртным — не хватило им выпить. Мчался на бешеной скорости, перелетел через мотоцикл, упал лицом в камень — и у него больше не стало лица. Оно исчезло. Вместо лица — одна большая яма. Провал. Он выжил тогда, но жил плохо. Нехорошо жил. Мучился.

Старший брат похоронил Алешку рядом с прадедом — добрым сибирским купцом, умершим еще до революции. Мне бы в голову не пришло похоронить заблудшую душу рядом с достойным основателем рода. Это хорошее решение, но не мое. Теперь Алешка лежит рядом с прадедом. Непутевый правнук вернулся к крепким корням. Никчемный был человек. И жизнь прожил пустую. И не нужен был мне, а я ему. Долгие годы мы обходились друг без друга, а вот не стало его — и все! У меня горе! Настоящая беда. Откуда-то из глубины души всплыла тоска, да такая ядреная, что ни зубами не скрипнуть, ни слезинки не выронить. Даже плакать невмоготу. Тело превратилось в тугой непробиваемый спазм. А внешне я стала похожа на черепаху. Сверху тяжелый панцирь, зато внутри все перевернуто. Раньше электрики взбирались на столбы, используя стальные когти, называемые в обиходе «кошками». Именно такие кошки поселились в моем сердце. Их много. Они ворочаются, раздирая мою душу в клочья, рассыпая в прах сорокалетнее иллюзорное забвение. Я ни перед кем не ощущаю себя виноватой. И никто не виноват. Система, отправившая мою мать в ссылку, когда она была ребенком, не несет ответственности за последствия, какими бы они не были. И моя несчастная мать не виновата, и мой старший брат, и, тем более, я. Но мне больше не избавиться от этой изматывающей тоски. Я до сих пор помню его доверчивую руку в моей, еще детской руке.

— Каштан!

— Что? — я вздрогнула и, сделав над собой усилие, вышла из летаргии, впрочем, успев подумать, что нынешняя я непременно бы вступилась за Алешку и не позволила бы его избивать. Никому. Даже матери. Я бы его спасла от страшной жизни. — Какой каштан?

— Вам нужен каштан! А пока возьмите тую, она хорошая, вечнозеленая, добрая, — продавщица поставила передо мной три ярко-зеленых куста. — Выбирайте!

Я улыбнулась Ирине. Незнакомая женщина пытается мне помочь. Видимо, я угадала — у нее есть младший брат. Может быть, тоже непутевый, как Алешка.

— Через две недели привезут каштаны. Я оставлю вам самый лучший! — она улыбнулась и водрузила куст туи на тележку.

Я медленно побрела к выходу, волоча за собой спасительный груз. В сентябре я посажу каштан. Алешке подойдет каштан. У него были большие карие глаза. Как у меня.

А пока я посадила тую. Она растет во дворе городского дома. Прямо за скамейкой. Ее не трогают хулиганы, не ломают, кажется, она всем нравится. Милое растение. Иногда я с ней разговариваю.

28.08.2012 г.

Публикация подготовлена Семёном Каминским.

Оставьте ответ

Ваш электронный адрес не будет опубликован.