ВНИМАНИЮ АВТОРОВ И ЧИТАТЕЛЕЙ САЙТА KONTINENT.ORG!

Литературно-художественный альманах "Новый Континент" после усовершенствования переехал на новый адрес - www.nkontinent.com

Начиная с 18 июля 2018 г., новые публикации будут публиковаться на новой современной платформе.

Дорогие авторы, Вы сможете найти любые публикации прошлых лет как на старом сайте (kontinent.org), который не прекращает своей работы, но меняет направленность и тематику, так и на новом.

ДО НОВЫХ ВСТРЕЧ И В ДОБРЫЙ СОВМЕСТНЫЙ ПУТЬ!

Елена Литинская | Лариса Шенкер, какой я её помню

Елена Литинская
Автор Елена Литинская

Зачем я берусь за эти строки? Ведь я не знала близко Ларису Шенкер, не работала с ней в редакции, не сидела в одной комнате стол к столу, лицом к лицу, в рутинных обсуждениях и спорах, скрещивая взгляды и темпераменты, как это приходилось делать сотрудникам журнала. Просто в течение лет этак четырнадцати у нас было довольно много личных встреч и пересечений на литературных вечерах, тусовках, выставках картин. Общие программы и выступления в библиотеках Бруклина и в редакции журнала «Слово/Word» на Манхэттене. Частые телефонные переговоры по поводу презентаций журнала в различных филиалах Бруклинской публичной библиотеки и моих публикаций в журнале «Слово/Word».

Зачем пишу? Мне захотелось написать об этой яркой, уникальной личности с весьма сложным, взрывным характером, женщине, которая очень много сделала для нашей литературы русского зарубежья и бессменно двадцать лет твёрдой рукой вела русско-иммигрантский литературный журнал. Причём делала это самозабвенно, жертвуя отпуском и вообще отдыхом, в свободное время – вечерами и по уикендам, так как пять дней в неделю работала архитектором при муниципалитете города Нью-Йорка. Мне захотелось взглянуть на неё, так сказать, с высоты своей, пусть не очень заметной, колокольни. Те, кто близко знал Ларису, возможно, скажут, что моих отрывочных воспоминаний об этом человеке недостаточно, чтобы написать полнокровный очерк, отдающий дань характеру и личности. Что же! Я с ними частично соглашусь. Но, с другой стороны, ведь я и не претендую на исчерпанность и «полнокровность». Это мой взгляд, мой опыт и моё право.

О Ларисе и её непредсказуемом характере я уже была наслышана от моих друзей и собратьев по перу, когда в 1998 году по совету одного из местных литераторов решила посетить заседание Нью-йоркского клуба писателей на Манхэттене. Лариса привечала нашу пишущую братию и разрешала проводить собрания и презентации у себя в редакции журнала.

Явилась я, как обычно, загодя, когда основная масса писателей и слушателей ещё не пожаловала и стулья не были расставлены. Маленькая, тесная комната меня сразу неприятно поразила убогостью и неприглядностью, граничащей с запустением. Пыльно, не убрано, в углу старые стулья (некоторые явно колченогие), коробки с журналами и книгами, просто хлам почему-то вперемешку с несколькими прекрасными картинами Ильи Шенкера. Единственным украшением комнаты был висевший на стене портрет Сергея Довлатова работы Ильи Шенкера. Словом, полная видимость дома без хозяина. А хозяин-то был, вернее – хозяйка. Да ещё какая! Наверное, ей было не до уборок помещения. Или, возможно, убогость обстановки её не тяготила. Успеть бы с материалами и авторами разобраться и в срок выпустить очередной номер журнала! Стало быть, и завсегдатаям писательского клуба не было дела до приведения помещения в элементарный рабочий порядок, не говоря уже о создании приятного для глаз и литературного общения антуража. А ведь могли бы устроить этакий субботник или воскресник, убрать и несколько причесать комнату, в которой сами же и собирались. Ну, да ладно… Видно, члены писательского клуба уже настолько привыкли к такой вот убогой, захламленной комнатёнке, что никого это особо не заботило. Разве что отпугивало новоявленных авторов, вроде меня…

Народ постепенно подтягивался. Мужчины стали расставлять стулья. Поэт БВ занял своё почётно-президентское место за столом. Рядом с ним примостился его заместитель КД. Кроме поэта Х, который посоветовал мне прийти в этот клуб, я никого не знала и чувствовала себя одинокой, не весть откуда взявшейся елью, скажем, в сосновом бору. Наконец в разгар поэтических чтений (за давностью лет не помню, кто читал в этот вечер свои нетленки) появились Лариса и Илья Шенкеры. Лариса, всей мощью и авторитетом своего невысокого, но объёмного тела, сверкая пронизывающим присутствующих взглядом умных карих глаз (словно заявляя, что видит всех насквозь), уверенной походкой царицы бала шла впереди. Маленький, худой, с абсолютно голым черепом, Илья неслышно ступал сзади. Лариса села за президентский столик, Илья скромно примостился где-то сзади и достал блокнот и карандаш. Ларисина роль была наблюдать и вставлять вольные ремарки, осуществляя тем самым неофициальное руководство разворачивающимся действом, а также заодно выявлять новые таланты. Когда она говорила, остальные робко умолкали. Я отметила про себя, что народ её явно побаивался. Илья молча делал портретные зарисовки некоторых выступающих.

Как я уже писала, не помню, кто тогда солировал. Всё же прошло почти двадцать лет. Среди присутствующих была красивая, молодая темноволосая женщина с голубыми глазами, строго одетая в белую блузку и черню юбку. Она включилась в чтение по кругу стихотворением о поездке в сабвее. Мне понравилось стихотворение и облик поэтессы. Во время перерыва я подошла к ней, назвала себя и поблагодарила за стихотворение. Мы познакомились с ЛА, впоследствии подружились и дружим до сих пор.

Я также подошла к председателю клуба БВ, показала свой маленький первый поэтический сборник «Монолог последнего снега» (1992 г. издания) и попросила включить меня в список претендентов на сольное выступление. БВ был необычайно доверчив, поэтически всеяден и добр, так как, даже не открыв моей книжечки, предположил, что я не графоманка и включил мою будущую презентацию в календарный план собраний клуба.

По окончании вечера Лариса объявила, что все, кто хочет приобрести последний номер журнала «Слово/Word», могут подойти к ней и на месте купить журнал… и другие книги, выпущенные её издательством.

– Подходите, подходите. Здесь много замечательных авторов и интересных публикаций. Или вы только себя читаете?

Кое-кто подошёл к Ларисе. Некоторые претворились, что не слышали её призыва и заторопились уходить.

Мне, новичку клуба, здесь было всё любопытно. Недолго размышляя, я приготовила деньги и приблизилась к Ларисе с намерением купить журнал. Сердце моё учащённо забилось. Я сама не знала, чего боялась. Ну, допустим, я скажу что-то не то и Лариса отреагирует как-то не так… Но ведь это не смертельно! От Ларисы Шенкер исходила какая-то необъяснимая энергия непредсказуемости: то ли казнить велит, то ли миловать. Мне повезло. Моя скромная, неконфликтная особа вызвала в Ларисе благодушие и даже некий интерес. Лариса спросила, кто я. Я коротко рассказала о себе, что мол из Москвы, по образованию филолог, переводчик, ныне библиотекарь. К тому же пишу стихи.

– А прозу часом не пишете? Нам нужны хорошие прозаики. Поэтов нынче стало слишком много. Повальное увлечение рифмоплётством. И всё больше говно пишут. Вы же слышали? – Откровенно и довольно громко, не стесняясь присутствующих выступавших, высказалась она. И тут же милостиво добавила: – Впрочем, присылайте свои стихи в журнал. Почитаем…

– Спасибо! – пробормотала я, внутренне дёрнувшись от слова «говно». И подумала, испугавшись, что Лариса отнесёт мою поэзию к этой категории: «Нет, лучше стихи пока посылать не буду. Вот составлю новую книжку, тогда…»

В общем, если суммировать итоги вечера, первая встреча в Нью-йоркском клубе поэтов прошла для меня на позитиве (если не считать убогость помещения) и с пользой: послушала других поэтов, сравнила их творения со своими, познакомилась с Ларисой Шенкер, БВ, ЛА, некоторыми другими авторами. Лариса не то, чтобы обласкала меня, но, скажем так, милостиво отнеслась к моей персоне. И я стала иногда ездить в Манхэттен.

Журнал «Слово/Word» мне понравился разнообразием жанров, тем и авторов (от знаменитых до мало кому известных, но талантливых). Причём, Лариса умела сочетать, без предпочтений и предубеждений, в одном номере произведения литераторов, представляющих все четыре эмиграции: первую (потомки дворян и белогвардейцев), вторую – состоявшую из так называемых «перемещённых лиц», оказавшихся после Второй мировой войны в Германии, третью – в большинстве своём – еврейскую, убежавшую из антисемитского Союза эпохи Брежнева и четвёртую (тоже в основном еврейскую), приехавшую с российскими паспортами после развала СССР в лихие и голодные девяностые.

***

Период с 1998 по 2001 год был самым тяжёлым в моей жизни. После долгой болезни умерли сначала мой отец, потом, с разрывом в один месяц – муж. Одних горе доканывает, заставляет уйти в глубокую депрессию, лечь на дно и творчески умолкнуть. В моём случае произошло всё с точностью до наоборот: печаль вылилась сначала в бурный поэтический выплеск стихов, посвященных памяти отца и мужа, а потом я начала писать прозу. Первая прозаическая вещь о моём муже, Дмитрии Истратове, «Потомок бояр Истратовых. Исповедь жены» была принята редактором газеты «Новое русское слово» Ириной Лейкиной и опубликована с продолжением в четырёх номерах газеты за 2002 год. Решение опубликовать эту откровенную, горькую, «написанную кровью» исповедь далось мне нелегко. Спасибо Ирине Лейкиной, поддержавшей меня в минуты сомнения – а стоит ли вообще опубликовывать такие вещи? Вдвоём мы решили: стоит!

С тех пор я существую в двух ипостасях: пишу стихи и прозу.

Где-то к 2003 году, я наконец «созрела» для отправки своих рассказов в журнал «Слово/Word» и другие толстые и тонкие, а также интернетовские периодические издания. Моей первой большой публикацией в «Слове…» явился рассказ «Художник» – из серии «Записки библиотекаря». Лариса благосклонно отнеслась к этому рассказу (а потом и к стихам) и охотно публиковала ежегодно мои творения в журнале, за что я ей весьма благодарна.

Публикации сопровождались также предварительными телефонными переговорами. Я звонила Ларисе (иногда домой, иногда на работу) и робко задавала традиционные авторские вопросы: будет ли журнал публиковать мою очередную вещь, если да, то когда? Каждый раз нервничала, не зная, в каком она пребывает настроении. А настроение Ларисы, которую нещадно одолевали литераторы всех рангов, возрастов и мастей (в прочем, как и любого редактора и издателя) бывало разным: от благодушного до, мягко выражаясь, нервно-напряжённого и даже взрывоопасного. (Сдерживать свои эмоции она не хотела или не умела.) Помню, однажды я позвонила и спросила, что слышно по поводу моего рассказа «Гаитянин».

– Это про того, который был Вашим боссом? – мирно спросила она. Ничто вроде не предвещало бури.

– Да! И.., – не успела я что-то произнести, как вдруг в телефонной трубке послышался простой, не отборный, громкий русский мат. Я в испуге отодвинула трубку от уха, не зная, как реагировать на такую языковую «вольность». Интересно, что английский мат я могу переносить абсолютно спокойно. Не царапает он мою нежную душу. А когда нахожусь за рулём и сама могу высказать пожелание fuck you какому-нибудь нерадивому водителю, который меня нахально «подрезал». Но вот родной русский ненорматив мне почему-то отвратителен. Хотя, как филолог-славист по образованию, я должна бы одинаково спокойно и беспристрастно реагировать на все проявления и пласты великого и могучего. Должна бы, но не могу!

И вот стою я, застывшая с телефонной трубкой в руке – не знаю, то ли оборвать разговор, нажав на кнопку off, то ли что-то сказать в ответ – как Лариса без церемоний разъясняет мне ситуацию:

– Это я не вам, Лена!

– Что?

– Не вам говорю, Лена!

– ОК!

«Ну, слава богу, не мне! Видно, Лариса параллельно разговору со мной распекала кого-то из членов редакции», – облегчённо эгоистично подумала я, сделала глубокий вдох и выдох, успокоилась, и мы продолжили разговор, как ни в чём не бывало. Я получила отличную новость: рассказ «Гаитянин» был включен в макет следующего номера журнала.

В 2004 году я удостоилась в Бруклинской публичной библиотеке новой должности – специалиста по работе со взрослыми – и стала устраивать в подопечных мне филиалах с русскоязычным населением (Sheepshead Bay, Kings Bay, Homecrest, Gravesend, Brighton Beach) литературно-музыкальные вечера. Параллельно с Нью-йоркским клубом писателей основала Бруклинский клуб русской поэзии. Зачем каждый раз ездить в подвальчик редакции, когда у нас в Бруклине есть свои ресурсы и публика, жаждущая культурно-литературного общения!?

Несколько раз я приглашала к нам в клуб редакцию журнала «Слово/Word». Лариса обычно приезжала из Манхэттена после работы в сопровождении многочисленной свиты, состоящей из членов редколлегии и некоторых своих любимых авторов, которых собиралась представить публике. Начало программы планировалось на шесть вечера. Литераторы почти всегда запаздывали, а в восемь часов библиотека, как штык, должна быть закрыта. И никаких исключений!

Перед началом встречи Лариса оглядывала всех присутствующих строгим взглядом и настоятельно просила сидящих в задних рядах переместиться на пустующие передние. Большинство зрителей немедленно повиновалось, не желая вступать с ней в перепалку. Однако были и такие, которые отказывались подчиниться – из упрямства или просто потому, что им там, «на Камчатке», было комфортнее. Лариса не оставляла их в покое до тех пор, пока они не смирялись со своей участью быть в первых рядах. Правда, моя хорошая знакомая однажды категорически отказалась подчиниться, и Лариса в конце концов сдалась и милостиво разрешила ей не двигаться с места, махнув на бунтарку рукой, однако не преминув отпустить следующую ремарку:

– Если вам так неинтересно, можете вообще уйти.

Тут моя знакомая демонстративно встала и молча покинула зал. Как говорится, нашла коса на камень.

Лариса обычно открывала встречу вступительной речью (на любую насущную, литературную или историческую тему, отражённую в последнем номере журнала) минут этак на тридцать-сорок. Надо отдать ей должное: она была широко образованной женщиной и прирождённым оратором. (Фидель Кастро отдыхал.) Материал свой знала прекрасно. Говорила гладко, увлечённо и «часов не наблюдала». «Наблюдать часы» выпадало на мою нелёгкую организаторскую долю, что я и делала, озабоченно думая о том, как же мы вместим всех, покорно ждущих своей очереди авторов, в оставшийся до закрытия библиотеки жалкий отрезок времени. Прерывать Ларису я не решалась. Это было чревато скандалом, а я хотела мирного исхода мероприятия. Если мне удавалось встретиться с ней взглядом, я символически показывала пальцем на свои ручные часы и делала большие глаза. В конце концов срабатывало. Лариса заканчивала вступительное слово и начинала вызывать к микрофону одного за другим авторов журнала. Тем, кто подготовил существенное по времени выступление, приходилось срочно сокращаться. Ближе к концу авторы уже не выступали, а просто мелькали и откланивались, словно в ускоренной киносъёмке. До некоторых, невезучих, очередь так и не доходила. Они вслух не сетовали на свою судьбу, но выражение их лиц свидетельствовало о затаённой обиде. Кому охота приехать в такую даль из центра мировой культуры, величественного Манхэттена в провинциальный Бруклин с надеждой представиться коллегам и русскоязычной публике, просидеть покорно полтора часа и уйти, так и не дождавшись очереди на своё авторское слово!

Иногда на презентациях «Слова…» Лариса сокращала вступительную речь, предоставляя своё время выступающему писателю, если он пользовался широкой известностью. Например, прозаику ИМ. Необъятный в высоту и ширину, писатель ИМ занял много места за столом и где-то час времени. Вспоминал советскую эпоху, говорил не спеша, интересно, живо, смакуя своё выступление, чувствовал себя, как дома, и, казалось, закругляться не планировал. Как я ни показывала ему на часы, на мои намёки он не реагировал. Что было делать! Пришлось мне встать и кротким голосом, вежливо напомнить ему и Ларисе о других авторах, включённых в программу.

У Ларисы, как у всякой королевы, были свои фавориты. В редакции и среди авторов. Талантливые люди, часто с трудной судьбой и без постоянной работы, перебивающиеся случайными заработками. Не хочу называть имена, не знаю, как складывались их личные отношения. Знаю только, что Лариса о своих любимчиках трогательно заботилась, устраивала им сольные презентации в библиотеке и в редакции, публиковала из номера в номер, издавала их книги. Неоднократно звонила мне и просила похлопотать об их возможном устройстве на постоянную работу в нашей библиотеке. Но кто я такая, чтобы похлопотать в библиотечных верхах! Кто меня там будет слушать! Я рассказывала Ларисе об открывшихся вакансиях на должность клерка, помощника библиотекаря, техника по компьютерам или даже security. (Всё же городская работа!) Объясняла, где взять анкеты, как их заполнить, как лучше подготовиться к интервью. К сожалению, эти попытки трудоустройства так ничем и не кончались.

К знаменитому поэту АМ, проживавшему на Манхэттене, Лариса относилась с бережным обожанием. Поэта привезли в подвальчик редакции, и обрадованная Лариса с улыбкой объявила зрителям о его выступлении. АМ к тому времени был уже стар и болен. Лариса пыталась его разговорить, но он только грустно смотрел на присутствующих прекрасными голубыми глазами и беспомощно повторял:

– Не сегодня. В другой раз как-нибудь.

– Ну, может быть, всё-таки сегодня, дорогой наш, ну, пожалуйста. Мы вас так ждали! – ласково просила Лариса, умоляла.

– Нет, нет! В другой раз, – повторял АМ тихим, голосом робота, без эмоций. И Лариса смирилась, больше не просила, не настаивала, осознав тупиковую ситуацию.

Другого раза так и не представилось. АМ больше вообще не выступал и постепенно угасал. В 2009 году его не стало.

Где-то после 2010 года Ларисино здоровье ухудшилось. Она путала материалы, забывала имена, события. Участились вспышки гнева. Появился нервный тик: трясла головой. Несмотря на проблемы со здоровьем, она по-прежнему пыталась командовать парадом, но по сути дела, руководство журналом осуществляли её помощники. Как-то вечером она неожиданно позвонила мне и попросила телефон и адрес типографии, в которой печатали журнал. Сказала, что долго искала мой номер телефона в записной книжке и наконец нашла его на букву Б. В полном недоумении я спросила:

– Позвольте, Лариса, почему же вы искали меня на букву Б? Моя фамилия Литинская. Мы же с вами столько лет знакомы!

– Как почему? Вы же библиотекарь. Значит, на букву Б. А библиотекари должны всё знать.

– Логично! Постараюсь вам помочь, – сказала я и засмеялась.

Это был наш последний телефонный разговор.

Потом я позвонила в редакцию журнала и попросила одну из сотрудниц подсказать Ларисе телефон и адрес типографии. Всё было понятно…

Последствия урагана Сэнди, обрушившегося на Нью-Йорк в октябре 2012 года, для Ильи и Ларисы Шенкер были ужасны. По слухам, супруги каким-то образом оказались на улице в Бруклине и потеряли ориентацию. Потом попали в дом престарелых, где прожили некоторое время. Вскоре, в сентябре 2013 года Илья умер. На его похоронах я видела Ларису в последний раз. Её привезли в инвалидном кресле. Она была одета в тёмный спортивный костюм. Волосы не прибраны, отсутствующий взгляд. Дополнительно печальное зрелище во время и без того печального события. Мне было её очень жаль. Просидела Лариса в этом кресле около гроба всю церемонию похорон и под конец попросила кого-то из родственников:

– Помогите мне подойти к нему. Я хочу его поцеловать на прощание.

Лариса пережила мужа ненадолго. Она умерла в феврале 2015 года. Лариса Шенкер была личностью выдающейся во всех проявлениях своего организаторского и журналистского таланта. Вместе с ней ушла целая эпоха перекрёстка четырёх эмиграций, бурных литературных встреч, откровенных интервью, жарких споров, дискуссионных статей, скандальных историй… Её детище «Слово/Word», один из популярнейших и любимых журналов русского зарубежья, продолжает жить стараниями А.А. Пушкина, Л.Бердникова, Н.Рафальсон и других членов редакции и редколлегии.

Декабрь 2016 года.

Статья впервые опубликована в журнале Слово\Word, №93

Елена Литинская

Оставьте ответ

Ваш электронный адрес не будет опубликован.