ВНИМАНИЮ АВТОРОВ И ЧИТАТЕЛЕЙ САЙТА KONTINENT.ORG!

Литературно-художественный альманах "Новый Континент" после усовершенствования переехал на новый адрес - www.nkontinent.com

Начиная с 18 июля 2018 г., новые публикации будут публиковаться на новой современной платформе.

Дорогие авторы, Вы сможете найти любые публикации прошлых лет как на старом сайте (kontinent.org), который не прекращает своей работы, но меняет направленность и тематику, так и на новом.

ДО НОВЫХ ВСТРЕЧ И В ДОБРЫЙ СОВМЕСТНЫЙ ПУТЬ!

Илья Абель | Открытый Генсбур

Serge Gainsbourg. Pensees, provocs et autres volutes
LE CHERCHE MIDI EDITEUR

Серж Генсбур. Мысли, приколы и всякие выкрутасы. Пер с фр. Д. Савосина. – Москва: Текст, 2018

О недавнем нашем современнике, французе с еврейскими корнями Серже Генсбуре (1. певце, композиторе, поэте, сценаристе, режиссере, артисте; 2. скандалисте, фрондере, анфан террибль, сквернослове, возмутителе спокойствия – и так далее в любом направлении) в старом Свете и в Новом Свете знают почти все. В том смысле, что имеют о нем терпкое, стойкое и вполне определенное представление. Нарушитель норм, богема, почти гений, любитель женщин. И снова многоточие. Но прочитав в книге «Мысли, приколы и иные выкрутасы» его максимы – будь то афоризмы, записи, стишки, порой скабрезного содержания, ответы на вопросы журналистов – понимаешь, что Серж Генсбур был прежде всего человеком талантливым, честным и искренним. А все остальное – не эпатаж, а производное от всех тех определений, которые перечислены выше. И других, которые можно записывать подряд из словарей синонимов, толковых и иных. По вкусу и выбору.

И очень может быть, что Серж Генсбур был гением, в творчестве проявившим разнообразно свои дарования и намерения. Но нормальному человеку, пусть и крайне талантливому во всем, наверное, скучно быть гением, то есть, играть роли того, кого окружающие почитают, к кому относятся с пиететом, как бы боготворят при жизни. Поэтому Генсбур был честен с собой и с другими. Он написал, что маска, которую он на себя надел, пристала к лицу, и ее уже невозможно снять. Однако, парадокс в том, что каждый его тезис правдив и неоднозначен одновременно, потому что все так и не так, господа. Он антибуржуазен и буржуазен без сомнения. И ему нравится эта игра на публику, поскольку Серж Генсбур был прежде всего блестящий актер (да, и художник по молодости, и музыкант тапер). В чем-то он тем самым похож на Хаима Сутина или Владимира Маяковского. Первый понял, что его вызывающе антиэстетичные картины имеют успех, и стал тиражировать их до конца жизни. Другой поиграл в итальянский футуризм на российской почве, а потом безоговорочно принял революцию, считая, как и Маринетти, войны и революции продолжением искусства, разрушающего старые стереотипы мышления и уклад жизни. А после, показав лояльность новой власти, застрелился от того, что преданность поэзии гораздо важнее была почитанию социальных перемен.

Так вот, Генсбур – честен. Его «Нате!» только кажется вызовом устоям общества, в котором он живет. Это не поза, не декларация, а его естественное поведение там и тогда, где только таковым можно быть самим собой. И ему меньше всего нужно оправдание, что-то в духе психоанализа – трудное детство, немецкая оккупация Франции, ночные выступления в барах, а потом богатство и успех. Трогательным кажется вывод, который он приводит в своих записках, цитируя дочь Шарлотту. Увидев, что он начисто побрился, она высказалась – подростком будучи – что он такой гладкий и противный.

Меньше всего Генсбур был клоуном или обличителем. Это меньшее, что про него можно сказать. Не был он и пророком, потому что убегал от этой роли в разврат и алкоголизм, оставаясь стеснительным еврейским юношей, который достиг многого и в жизни, и в творчестве, но не обретшим душевное равновесие. Заметим, оно и не могло бы быть по определению – сладкоголосым певцом шлягером Генсбур вряд ли мог ощущать себя адекватно, бунтарем и рокером – тем более. Он, что подчеркнуто в его размышлениях о студенческих волнениях в Париже 1968 года, наблюдатель. Умный, чуткий и правдивый. От него всегда ждали какого-то скандала. И, только кажется, что он подыгрывал чужим ожиданиям на его счет. Мол, вы хотите, чтобы я вас разозлил, чтобы  вам стало не по себе из-за меня – пожалуйста. Но в его эпатаже было нечто большее, чем желание обратить на себя внимание и побесить благообразных французов или не только их. Другое дело, что, если бы ему сказали, что у него есть миссия показать банальность того, что принято за правильные отношения в социуме, он вряд ли бы удержался от иронии или даже самобичевания. Хотя нечто подобное, пусть не как сверхзадачу, но как потенцию таковой в себе, несомненно, ощущал. В его песнях (которые в переводе тоже вошли в эту книгу) есть то, что сейчас в России называют стебом, при том, что есть в них и ощущение слова, игра с ним, не выворачивание гиньоля наизнанку, а обозначение его именно как того, что другим не нравится, но они притерпелись к непотребству и дурноте от него.

Повторим, Сержу Генсбуру меньше всего и теперь, после его ухода, нужно оправдание. Он жил так, как считал нужным. Это со стороны лишь воспринималось, как бунтарство. А он только выбрал сам то, что стало его творчеством и саморазрушением, образом и смыслом жизни. Потому что не возникло ничего другого на его горизонте, к чему бы ему хотелось стремиться. Быть может, Генсбур и хотел быть таким, как все, но по мировосприятию, в том числе, и в связи с происхождением, он в чем-то ощущал себя изгоем. Нередко из-за этого пишет о себе как об уродце с большим носом, который, по известной пословице, сует везде и куда не надо порой. Опять же, дело не в психологии, не в том, что Генсбур достаточно странно ощущал себя евреем с русскими корнями во Франции. Скорее все же в том, что он ощущал себя чужаком даже не из-за национальности, а потому, что хотел быть открытым и добродушным, любить жизнь и людей без всяких условностей и преград. Но не мог этого добиться ни тогда, когда не был знаменитым, ни, тем более, тогда, когда таковым стал, хотя и это ему могло быть скучно. (Вряд ли он читал пастернаковское –

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества  самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех

но жил как раз в контексте строчек классика русской поэзии двадцатого века, как будто бы они написаны конкретно про него, шансонье Сержа Генсбура.)

Несомненно, что ему суждено было во всех своих поведенческих реалиях быть вписанным в свое время, не как исследователю и экспериментатору, а как испытателю жизни, каковым он и был, правда, проверяя не бытие, а исключительно (!), да-да, исключительно – себя на прочность. С отвагой и раскованностью, как бы свободой от всего, за что держатся или делают вид, что принимают за значимое другие.

Так что, в его жизни, какой он ее сочинил и исполнил сам для себя и для остальных – все логично до невероятия, трагично и последовательно. Если бы после всего, что осталось от него в искусстве, как след и послевкусие, не было горечи. Не потому, что совершенство его достижений походило на увлечение абсентом в начале прошлого века, а потому, что он, несомненно, мог сделать больше (не лучше, отнюдь, а больше, не эффективнее, не талантливее, а позитивнее). И это был бы не другой человек вовсе, а тот же самый  любимец публики и нарушитель спокойствия Серж Генсбур, который преодолел бы притяжение избранной роли и сосредоточился на чем-то одно без понтов. Как теперь говорят в России, и уверенности в том, что других вариантов для его самовыражения нет. Но это была бы его жизнь, но другая. Хватило бы у него сил перепрыгнуть самого себя – неизвестно, да и бесполезно по данному поводу теоретизировать.

И, может быть, поэтому, не будучи в мнении большинства несчастным, не считая себя таковым, Серж Генсбур являлся прежде всего человеком одиноким. В том смысле, что казался себя одним не из многих (как может подуматься при его славе и удаче), а одним и только одним, что характерно порой для больших поэтов, каковым Генсбур несомненно был. Но его истина, к которой он обращался, и которую выражал так классно и классично вместе с тем, оказалась чересчур приземленной, низовой и бульварной по-своему (кстати, в связи с этим перевод текстов Сержа Генсбура, который сделал Дмитрий Савосин, кажется излишне приглаженным и не столь аутентичным не с литературной, а с содержательной точки зрения; ему не хватает той шершавости и изломанности, что отмечено, в том числе, фото мятой бумаги, на которой курсивом, как на начале главы, написаны некоторые афоризмы Генсбура, настоящего поэта, возможно, чем-то похожего, но не в той степени радикальности, и на американца Аллена Гинсберга, современника, ровесника и альтер эго, если такое сопоставление не представляется нарочитым).

Серж Генсбур, выпустивший два десятка альбомов, снявшийся примерно в таком же количестве фильмов, поставивший четыре, как режиссер, прожил чуть больше шестидесяти лет ярко, сильно и запоминающе, не будучи примером для подражания, но оставаясь и сейчас легендой, символом своего времени, которое вместило в себя довоенные десятилетия, войну и  все, что было после нее в самых различных проявлениях общественного сознания и его выраженности в искусстве и в политике. Несомненно, что он достоин своего почитания, иронично относившийся к себе и к популярности, грустный шут шекспировского масштаба, которому суждено было стать на виду у всех не лицедеем и провокатором, а блаженным в любом смысле слова, как бы он ни относился к религии и вероисповеданию. И поэтому он не мог не остаться до сих пор интересным, что показывает и выход в России книги «Мысли, приколы и всякие выкрутасы». Из предисловия переводчика ее на русский язык следует, что она была составлена, вероятно, не самим автором. И в ином случае, в авторской редакции могла бы прозвучать острее и жестче, но и то, что композиционно выстроено с некоторым намеком на главы, раскрывающие разные стороны взглядов Генсбура на жизнь, поучительно и любопытно само по себе, выражая в меру аутентично его «я», его ауру и его саморазоблачение, сравнимое с игрой и перфомансом, в чем Серж Генсбур, несомненно, был мастер. И, что вполне возможно, даже опередил свое время, показав, каким может быть артист в шоу-бизнесе, живя по его законам и издеваясь над ними, насколько это возможно и некритично для творчества.

Теперь записи Генсбура воспринимаются как литературное произведение, дневник человека, который открыт жизни и не боится быть вне рамок  и стандартов массового мышления. И ясно ведь, что нет ничего удивительного в том, что его высказывания, которые могли казаться скандальными, были и остались актуальными, точными и понятными для современников. И не утратили поэтому своей правильности, выраженной в остроумной форме, и сейчас, теперь, в наше реальное время.

P.S. Потому цитировать его высказывания можно от начала и до конца, ну, пусть, хотя бы только эти…

Серж Генсбур

Мысли, приколы и всякие выкрутасы

Я не хочу, чтобы меня любили, и все-таки хочу.

*

Я не от мира сего. Я вообще ни от какого мира.

*

Мы живем в эпоху науки, которая оставляет меня совершенно равнодушным, впрочем, так же как и политика или социальный протест.

*

Нужно петь о любви, о прекрасной любви, когда все из рук вон плохо. А если вам хорошо – пойте о расставаниях и злодействах.

*

Мои песни – это мое ремесло, моя рабочая одежда; но в обычной жизни я остаюсь самим собой, я нечто другое. Другое и при этом немного покладистей.

*

Я мелкий воришка, большой лгунишка, игрок по-крупному, едкий, депрессивный, заядлый пессимист, гордец, изгой, вездесущ, неумеха, наркоман и вспыльчивый.

*

Неприятные лица вроде моего обладают выразительностью – и, когда исполняется сорок, начинают казаться интересными.

*

А представьте себе, между прочим, что физически я стыдлив; это в духовном плане не стесняюсь уже ничего.

*

Я сказал бы, что моя техника – как у японского художника, который три месяца просто смотрит на цветок, а потом за три секунды рисует его. Такую технику трудно обрести. Я работаю очень быстро… Это никакая не халтура. Все оформляется в моем бессознательном, а потом выплевывается, когда доходит до крайности на этих сеансах наблюдения.

*

Я честнее всех этих улыбчивых певцов, которые заявляют, что обожают свое ремесло, свою публику. Кругом все прекрасно, небо голубое… И это им-то на все наплевать? Это они-то и есть циники? А, может, просто немного придурки? Это могло бы примирить меня с ними…

*

Я в высшей степени приличный мальчик. Вот этой самой приличностью я как раз и неприличен…

*

Надо различать застенчивость и сдержанность. Я слишком сдержан? Это возникло оттого, что я всегда был одинок и никогда никого не допускал в свои тайные помыслы.

*

Я скорее пофигист, чем нигилист, это немного иной оттенок чувства. Потому что итог нигилизма – револьвер.

*

Я пользуюсь средствами медиа, мне необходим равносторонний треугольник пресса – радио- телевидение. Без них меня просто нет.

*

Носить маску – это защитная реакция. Я думаю, что если когда-то надел маску и ношу ее уже лет двадцать – то теперь мне ее уже не снять, она приросла к моей коже. На поверхности весь карнавал бытия, а загляни вглубь – там лицо негра: вот это я и есть.

*

У меня нет ни малейшей претензии быть самим собой.

*

У меня зоркий взгляд, способный проникать в самые глубины души.

*

Я – живой миф, это на несколько ступеней выше, чем звезда.

*

Одиночество – мое естественное состояние. И оно мне в радость. Это как дар Провидения. Мне не нужно ничего предпринимать, чтобы стать одиноким. А между тем в моей среде так трудно уединиться. Я не создан для жизни в толпе. Единственная приятная мне компания – это девушки; вот среди них я чувствую себя как дома.

*

Живопись оставила во мне след. С ее помощью я прикоснулся к большому искусству, которое принесло мне чувство уравновешенности, интеллектуальной уравновешенности. Песня и слава меня из уравновешенности выводят.

*

Я мог бы заниматься живописью, но опасался богемы, считая ее старомодной. И бросил.

*

Я действительно хочу казаться непонятным в живописи, но никак не в песнях. Претенциозно утверждать, что пишешь для меньшинства; сразу подумают, что меньшинство означает элиту. Ну нет, я-то хочу писать для большинства.

*

Решив, что у большинства французов аллергия на современный джаз, который в те времена я так любил, я решительно бросил им заниматься и перешел на поп-музыку. Поп-музыка вовсе не означает « популярная музыка», в этом плане я ничего особенного и не сделал. Сами знаете, что по-французски означает слово «делать»…

*

Я не иду на уступки, немного продаю себя, но только не в пригородах.

*

По мне, роскошь – забавная штука. Для меня роскошь – это полнейшая утрата всякого представления о деньгах. Этого я как раз и достиг.

*

Я окружаю себя драгоценными вещицами, загромождаю свое жилище бесполезными и очень красивыми предметами, чтобы легче переносить одиночество, придать ему хоть чуточку роскоши.

*

Не желаете ли маленькую чашечку тоски?

*

В искусстве обязательно должна быть ясность… А ясность приводит или к неврастении, или к насмешливой язвительности. Когда они соединяются вместе, это придает моим песням нечто вроде горького юмора.

*

Женщин нужно воспринимать не такими, какие они есть, и оставлять на их совести то, что они представляют собой на самом деле.

*

Я ненавижу шоу-бизнес, и люди, населяющие эту среду, кажутся мне совершенно невыносимыми из-за своей озлобленности. Они ворчливые сплетники и завистники, а я ни то ни другое.

*

Я делаю свое дело, я шоумен. А кроме того меня это все забавляет – бросать вызов. Это будоражит, создает шумиху, которая мешает мне положить на все, положить на жизнь.

*

Бросать вызов – все равно что отдавать приказы. Это приводит к поединкам, к неприятию, бунту. Но еще и к союзам, к дружеским связям. Иногда может и построить всех по струнке –, ну, кроме нескольких продажных душонок в процессе ломки…

*

Я как бы сказать, слишком непринужденный. Не будь я во всех смыслах вызывающим – я угасну. Из моей жизни исчезнет драйв.

*

Провокативность – двигатель моей жизни; есть те, кто пишет как лицейский преподаватель, а вот я предпочитаю ломать перья и сажать кляксы.

*

Скандал – это потребность духа. Когда взмываешь за облака, возникает зона турбулентности. Пристегните ремни. Будьте начеку. Сейчас затрясет… Но как же это здорово. Я-то люблю всяческие запреты, это подтверждает, что табу еще живы. Сойти с ума – мы живем в конце ХХ века, а еще существуют табу.

*

Кто говорит, что я повторяюсь? Я очень трезвомыслящий человек, все о себе знаю. Иногда сам на себя очень злюсь – может, и слишком. Но вот ерунды говорить не надо – такое могут пороть одни старые козлы. Мне еще очень многое нужно сказать.

*

На самом деле я музыкой сыт по горло. Если я и делаю новый альбом, то лишь чтобы доказать самому себе: я – лучший, И вписать огненными буквами: в малом жанре…

*

Я в основном хочу делать именно то, чего от меня ждут эти ребятки. А ведь это называется удачей, разве нет?

*

Я профи, но главное – я искренен. Позволь я себе фальшивить, и все бы пропало. Ушлая публика вычислила бы меня в два счета.

*

В конечном счете, хотя об этом мало кто знает, я так и остался скромным и замкнутым ребенком, в котором уживаются душевная чистота,, невинность, бунтарство и дикарство.

*

Я – ходячее оскорбление спорту: при таком образе жизни по-прежнему в неплохой форме.

*

Я держу у себя дома пули, но вот револьвера у меня не было никогда. Не хочу, чтобы однажды, в белой горячке, в приступе хандры…

*

Я – уже миф. Говорю это без всякой гордости. Это закончится только с моей смертью. И еще: я останусь в памяти людей всего на несколько лет.

*

Слава отчасти разрушила меня. Разрушила мою душу, мое сознание и подсознание. Это чудовищное раздвоение – уметь концентрироваться и на том, что ты на самом деле есть, и на своем не-я, то есть быть одновременно и обычным парнем, и шоуменом… Но я, в конце концов, думаю, что у меня достаточно совести, чтобы не раздувать жабры от гонора. Это ремесло чрезвычайно жестокое, ибо приходится раздавать себя, свою душу, лицемерить тут не годится… А искренность дается дорого, очень дорого.

*

У меня есть все, но нет ничего. Я все имел, а теперь не имею ничего.

*

Мне странна мысль о счастье – я ее не постигаю и я его ищу.

*

Память последующих поколений – это слеза в бесконечности.

*

Журналист. Вы – отчаявшийся?

Генсбур (расхохотавшись). Я трезвомыслящий. Невозможно быть очень счастливым человеком с такой трезвой головой, как у меня.

*

Даже такой невзрачный простолюдин, как я, заработал несколько телеграмм от высшего общества.

Оставьте ответ

Ваш электронный адрес не будет опубликован.