ШОКОЛАДКА. Рассказ
СЕМЁН КАМИНСКИЙ
У него всегда легко и быстро образовывались подружки. Нет, вы не понимаете: никаких любовных отношений с ними не было, речь идёт именно о по-друж-ках. Чтобы общаться. Дружить. И не надо хитро улыбаться. Я говорю – дружить. Так иногда бывает… Тех, с кем образовывались близкие отношения, было гораздо меньше. И с ними было совсем нелегко. Вернее говоря, трудно. Пара неудачных влюблённостей, жена, развод… Но это случится потом. А пока есть двухкомнатная родительская сталинка на пятом этаже, под окнами которой в узком дворике ещё сидит на ступеньках перед подъездом его угловатая юность – чему-то верит, на что-то надеется и не совсем внятно распевает под гитару про то, что «надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза».
А мы говорим сейчас исключительно о Венькиных подружках. Точнее, об одной из них – Алёнке, школьной ещё подружке, самой близкой, самой заслуженной. Полненькая, миловидная, с длинными густыми чёрными волосами и широкими бровями. Донельзя отзывчивая и хронически переживающая по разным поводам, главным из которых был её почти безответный роман с абсолютно противным и даже кретинистым, по мнению Веньки, парнем по имени Эдик. Причём эта «почти безответность» Алёнкиного романа заключалась в том, что Эдик изредка появлялся у неё на часок, чтобы переспать с нею, совершенно не скрывая, что гуляет ещё с двумя чувихами, а жениться уверенно собирается на третьей.
Однажды, когда Венька болел какой-то очень уж пакостной осенней простудой, Алёна пришла его проведать. Притащила большую шоколадку «Алёнка» в заманчивой глянцевой обёртке и долго сидела у постели больного, подробно рассказывая перипетии их отношений… ну, с этим своим козлом. Расплакалась, конечно. Крошечным-крошечным платочком (мокрая серая тряпица) всё пыталась унять слёзы и вытереть свой великоватый раскрасневшийся нос. Он утешал её как мог, встал со своего дивана (горло смешно завязано пятнистой маминой косынкой), распечатал шоколадку и стал Алёнку угощать. Та, всхлипывая, сначала сопротивлялась, есть шоколад не хотела (я же тебе его принесла – ты же больной!), но он объяснил, что у него и так сильно болит горло (вот видишь, – потрогал косынку) и пока вообще есть не хочется, тем более – сладкое. Короче, Алёнка потихоньку стала отламывать от плитки один кусочек за другим, есть и рассказывать… и опять отламывать, и опять рассказывать. В общем, успокоилась. И съела всю шоколадку.
Венька подумал, что Алёнка пришла проведать его, а помощь-то, выходит, была нужна ей самой. Чтобы окончательно её подбодрить, он несколько раз завёл стоящую на тумбочке мамину музыкальную шкатулку в виде рояля, которая повторяла «Танец маленьких лебедей».
На прощание Алёнка облегчённо вздохнула, скомкала хрустящую фольгу от шоколадки в потный кулачок и, пожелав ему «выздороветь-и-больше-никогда-не-болеть!», удалилась из сталинки в моросящий осенний сумрак.
* * *
Побелка на потолке потрескалась много лет назад. Если пристально, час за часом, туда смотреть, трещинки складывались во всевозможные узоры: от сетки марсианских каналов до парусной оснастки романтической бригантины, уплывшей в беззаботное прошлое…
Венька лежал навзничь на скрипучей кровати и старался не шевелиться. В коридоре, на столе у медсестры, негромко хрипела обшарпанная корейская магнитола:
Осень, в небе жгут корабли,
Осень, мне бы прочь от земли…
За стенами действительно хозяйничала очередная осень. И снова сильно болело воспалённое горло.
Уже давно отгремели и затихли перестроечные залпы, под аккомпанемент «Лебединого озера» бесславно провалился августовский путч, и город, в котором жил Венька, стал нешуточной ареной боёв за постсоветские богатства. Население оперативно разделилось на две основные группы: тех, кто эти самые богатства во всю дербанил, беспощадно воюя между собой, и тех, кто пытался пережить разруху более мирными способами. Венька попал на службу к первым, хотя по натуре явно относился ко вторым. Окончив школу, а потом не очень престижный институт, он переквалифицировался в бухгалтера – и как будто не прогадал. Должность главного бухгалтера в компании, торгующей импортной мебелью, быстро сделала его вполне состоятельным человеком. Правда, машину, даже подержанную, он так и не купил, но в любой еде и одежде мог себе не отказывать, что в то время значило немало.
Женился Веня на третьем курсе, да только жена, бойкая дивчина из параллельной группы, начала погуливать уже через год после свадьбы. Развели их быстро – сыграла роль сумма в конверте, оставленном Веней на столе у заведующей загсом. Теперь уже бывшая жена ничего от него не требовала: у неё имелся любовник с неплохой квартирой и всем прочим.
В момент разъезда с женой всё и произошло. Сначала в офис фирмы нагрянула юная, недавно организованная, но уже довольно кусачая, налоговая милиция в сопровождении ОМОНа. Собственно к Вене, – а точнее, к Вениамину Дмитриевичу, – никаких претензий у них вроде не имелось. На фирме всё было схвачено и без него, он лишь подгонял дебит-кредит по определённой схеме. Но, когда одного из владельцев вывели из кабинета в наручниках, стало ясно, что схема кого-то перестала устраивать.
А на следующее утро на допрос вызвали и главного бухгалтера. Следователь, нагловатый молодой парень, сунул Вене под нос показания владельца. Тот утверждал, что ни о каких нарушениях знать не знал, а все «преступные схемы», если они были, разработал именно бухгалтер, и сам, видимо, на этом наживался. Затем следователь неожиданно перешёл на дружеский тон и доверительно сообщил, что их фирмой интересуются «определённые люди» – в этом, мол, и дело. Он, следователь, может всё замять и даже сделать так, чтобы «вы, Вениамин Дмитриевич, остались работать при новых хозяевах», но для этого нужно «воспользоваться запасами компании, о которых вы наверняка знаете, и доставить их мне». На бумажке возникла сумма, во много раз больше всего того, что когда-либо имелось у Вени. О «запасах» же он, увы, не знал ничего.
Арестовали Веню в том же кабинете – оказывается, ордер уже имелся. Он пытался вспомнить кого-то, кто мог бы помочь. Но часть друзей и знакомых уехала из города, а след других затерялся. Звонить был некому.
Одного дня в КПЗ Вене вполне хватило для того, чтобы ещё яснее понять, зачем он там находится. Два дюжих соседа заставили его спать на цементном полу прямо у двери, из-под которой тянуло сырым холодом. Утром снова был допрос. Но за ночь Веня не вспомнил о «запасах», да и не мог вспомнить, так что всё продолжилось. На третьи сутки, после очередных издевательств и насмешек, тучный сокамерник, по кличке Шайба, неожиданно запрыгнул к нему сзади на плечи. Веня попытался его сбросить, но внизу спины что-то хрустнуло, и они оба оказались на полу.
– Очевидно, смещение диска, – сухо сообщил после осмотра тюремный врач, не сделав никаких анализов. – Отлежишься, и должно пройти.
Так Веня попал в местный лазарет. Ему повезло: других лежачих больных там не было. Следователь пришёл и сюда, чтобы напомнить, что «всё зависит только от тебя, а то сгноим до суда». По имени-отчеству он больше не обращался. В лазарет приходила очень постаревшая и осунувшаяся мать. Шёпотом умоляла Веню, «отдать этим скотам всё, что они хотят».
Через неделю боль в спине чуть поутихла. По крайней мере, можно было найти лежачее положение, в котором она почти не ощущалась. Но наступить на правую ногу Веня толком не мог. И горло разразилось нудной, привычной с раннего детства болью – ночи на полу в камере явно не прошли даром. Однако сегодня врач сказал, что лечение окончено. Завтра его снова отправят в камеру…
Со скрипом открылась грязно-белая дверь. Плотная женщина в красивой разноцветной ветровке протиснулась спиной внутрь, продолжая что-то объяснять медсестре. Наконец, она вошла.
– Веньчик! О господи, ты меня узнаёшь?
Алёнка… Она располнела ещё сильнее, но лицо, как ни странно, не слишком изменилось (на лоб спадали те же чёрные волосы, и так же разлетались в стороны эффектные брови).
Он сказал что-то малозначительное, но школьная подружка, похоже, даже не расслышала. Присев на табуретку, она затараторила сама. Оказалось, что Алёнка теперь живёт в Израиле. После того как Эдик женился на еврейке (как выяснилось, чтобы уехать в страну обетованную), она решила сделать то же самое и с той же целью. Мужа звали Гарик, и в Израиле у него оказались зажиточные родственники, так что переезд прошёл без проблем. У них есть сын, «уже совсем взрослый». Несколько дней назад Алёнка приехала на родину повидать своих и совершенно случайно встретила на улице Венькину маму. Пара взяток в валюте «правильным людям» – и вот она здесь.
– Какой ужас! – приговаривала Алёнка. – Что они с тобой сделали? Но ничего – они боятся сор из избы выносить, я знаю! А у нас в Израиле связи хорошие: мы там такой шум поднимем – им мало не покажется. Про тебя и газеты напишут, если надо. У тебя же вроде были евреи в роду? Нет? Ничего, что-нибудь придумаем. Я уже договорилась: тебя в палате подержат, пока я порешаю… А с горлом что? Ах ты, бедненький… Слушай, ты давай, как только выйдешь, сразу же на еврейке женись. У меня и кандидатура есть – двоюродная сестра мужа, познакомлю. Она пока ещё здесь… Сейчас быстро можно брак оформить, получить документы – и к нам. Там тебя от любых болезней вылечат. Там же ме-ди-цина, а не это!.. Что? Будет тебе фото. Ну, не красавица, зато готовит хорошо – я ела!
На слове «ела» она о чём-то вспомнила и сунула руку в карман ветровки.
– Вот – специально купила по дороге.
И перед Веней возникло нарисованное на заманчивой глянцевой обёртке простенькое лицо девчушки в платочке: вид у «Алёнки» остался, на удивление, прежним. Он повертел шоколад в руке, но есть не мог – саднило горло.
– Что? Как не будешь?!.. Ладно, я только кусочек откушу…
Алёнка развернула шоколадку, и вдруг, совершенно неожиданно, на её глаза навернулись слёзы. Словно у неё закончился завод – как в той старой маминой шкатулке. Алёнка теперь совсем по-детски всхлипывала, и нос её снова стал красным и большим. Выяснилось, что на самом деле в Израиле ей совсем не так сладко. Состоятельные родственники им давно уже не помогали, а устроиться на нормальную работу было совсем нелегко. Муж вкалывал на вшивом заводике, а она присматривала за детьми в разных семьях за какие-то несчастные шекели. Её сыну предстояло служить в армии, чего она очень боялась. А ещё её раздражали вечно кланяющиеся «пейсатые» евреи-ортодоксы в чёрных шляпах, которые жили рядом с ними…
Шоколадка закончилась, но настроение у Алёнки улучшилось, и она перестала хлюпать носом. Прощаясь, она наклонилась и чмокнула Веню в небритую щёку. Он попытался привстать, но от резкого движения боль тут же пронзила спину и ушла в ногу.
Алёнка вздохнула и, зажав в руке обёртку, попятилась к двери. А в Венькиной голове отчётливо зазвучали последние аккорды лебединого танца. В этом месте мелодия обычно смолкала на полуобороте, а при новом заводе резво начиналась сначала, повторяя тот же фрагмент.
Уже приоткрыв дверь, Алёнка ойкнула и снова полезла в карман:
– Забыла… – улыбнулась она, и на свет появилась вторая «Алёнка» – полная копия съеденной. – Я так и думала, что опять съем, вот и купила запасную – держи!
Она положила плитку на пыльную тумбочку и скрылась в коридоре.
Мелодия в голове нерешительно замерла. Старая шкатулка сбилась с привычного ритма, и теперь было совершенно непонятно: какие ноты послышатся, когда её опять заведут?
Рассказ написан в соавторстве с Владимиром Гольдштейном.
Чикаго, 2013