«...МНЕ ВЫПАЛА ТАКАЯ ЧЕСТЬ БЫТЬ СРЕДИ ВАС...»
К 70-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ЛЕОНИДА АРОНЗОНА
Несколько публикаций произведений поэта Леонида Аронзона в периодической печати за пределами России и в интернете малоизвестны читателям русского зарубежья, хотя интерес к творчеству поэта постоянно растёт в России и за рубежом . Стихи Аронзона переведены на английский, немецкий, сербский, чешский, итальянский, польский языки, что свидельствует об универсательности тем, подвластных его перу.
Несколько публикаций произведений поэта Леонида Аронзона в периодической печати за пределами России и в интернете малоизвестны читателям русского зарубежья, хотя интерес к творчеству поэта постоянно растёт в России и за рубежом (1). Стихи Аронзона переведены на английский, немецкий, сербский, чешский, итальянский, польский языки, что свидельствует об универсательности тем, подвластных его перу.
При жизни поэта (1939-1970) его произведения не печатали.
В 2006 году в петербургском издательстве Ивана Лимбаха вышел в свет двухтомник произведений Леонида Аронзона, признанный «Книжным обозрением» лучшим поэтическим сборником года. Биография поэта и заурядна, и необычна. Родился и учился в Ленинграде, получил филологическое образование. Был знаком и известен практически всем известным ныне поэтам, писателям и художникам, жившим в Ленинграде в 60-х годах прошлого столетия. Его считали «гениальным», «соперником Бродского» (В.Кривулин), он «один из самых значительных поэтов России второй половины двадцатого столетия» (О.Седакова), его преждевременная смерть «потрясла», в городе его «любили» (С. Волков).
Поэтическое кредо Аронзона выражено его словами, открывающими Собрание его произведений: «Материалом мой литературы будет изображение рая... Тот быт, которым мы живем, искусственен, истинный быт наш — рай... То, что искусство занято нашими кошмарами, свидетельствует о непонимании первоосновы Истины».
В поэтике Леонида Аронзона особое место занимают стихи, посвящённые жене и друзьям, взаимоотношению с природой и Петербургом, осмыслению жизни и смерти, роли и значения искусства. Мне показалось целесообразным представить Леонида Аронзона читателям русского зарубежья подборкой нескольких стихов на эти темы (2).
Виталий АРОНЗОН
______________________________
1 Подробную информацию о публикациях произведений поэта см. в подготовленной Вл. Эрлем библиографии Аронзона на сайте А.Степанова http://narod.ru/guests/bibliograf.htm/
2 В угловых скобках дата предположительная, но достаточно точная; в угловых скобках с вопросительным знаком даны сомнительные датировки.
______________________________
***
Каким теперь порадуешь парадом,
в какую даль потянется стопа,
проговорись, какой еще утратой
ошеломишь, веселая судьба?
Скажи, каким расподобленьем истин
заполнится мой промысел ночной,
когда уже стоят у букинистов
мои слова, не сказанные мной?
Гони меня, свидетеля разлада
реальности и вымыслов легенд,
покорного служителя распада,
на мужество и ясный сантимент,
и надели сомнением пророчеств,
гони за славой, отданной другим,
сведи меня с толпою одиночеств
и поделись пророчеством моим.
<1961?>
ПСКОВСКОЕ ШОССЕ
Белые церкви над родиной там, где один я.
Где-то река, где тоска, затянув перешеек...
Черные птицы снуют над своим отраженьем.
Кони плывут и плывут, огибая селенья.
Вот и шоссе. Резкий запах осеннего дыма.
Листья слетели, остались открытыми гнезда.
Рваный октябрь, и рощи проносятся мимо.
Вот и река, где тоска, что осталось за ними?
Я проживу, прокричу, словно осени птица.
В грязном дожде всё на веру приму, кроме смерти,
около смерти, как где-то река возле листьев,
возле любви и не так далеко от столицы.
Вот и деревья. В лесу им не страшно ли ночью?
Длинные фары пугают столбы, и за ними
ветки стучат и кидаются тени на рощи.
Мокрый асфальт отражается в коже любимой.
Всё остается. Так здравствуй, моя запоздалость!
Я не найду, потеряю, но что-то случится.
Возле меня, да и после кому-то осталась
рваная осень, как сбитая осенью птица.
Белые церкви и бедные наши забавы!
Всё остается, осталось и, вытянув шеи,
кони плывут и плывут, окунаются в травы,
черные птицы снуют над своим отраженьем.
1961
***
На листьях свет, как пленка, и зеленый,
и облетают листья, и вослед,
как с головами падают короны,
с паденьем листьев исчезает свет.
Меня росой обрызгали растенья,
я их срывал, я рассыпал росу
и по корням всходил, как по ступеням,
на вскрытую паденьем высоту.
Жила волна кочующая в камне,
цвел желтый мох, и, венчики склонив,
цветы роняли собранные капли,
и длинный лес изламывался в них.
<1961?>
БАБОЧКИ
Над приусадебною веткой,
к жаре полуденной воскреснув,
девичьей ленты разноцветной
порхали тысячи обрезков,
и куст сирени на песке
был трепыханьем их озвучен,
когда из всех, виясь, два лучших
у вас забились на виске!
<Лето> 1965
***
Есть между всем молчание. Одно.
Молчание одно, другое, третье.
Полно молчаний, каждое оно —
есть матерьял для стихотворной сети.
А слово — нить. Его в иглу проденьте
и словонитью сделайте окно —
молчание теперь обрамлено,
оно — ячейка невода в сонете.
Чем более ячейка, тем крупней
размер души, запутавшейся в ней.
Любой улов обильный будет мельче,
чем у ловца, посмеющего сметь
гигантскую связать такую сеть,
в которой бы была одна ячейка!
<1968>
***
В пустых домах, в которых всё тревожно,
в которых из-за страха невозможно —
я именно в таких живу домах,
где что ни дверь, то новая фобия,
я в них любил и в них меня любили
и потерять любовь был тоже страх.
Любое из чудовищ Нотр-Дама
пустяк в сравненье, ну хотя бы с дамой,
что кем-то из времен средневековья
написана была на полотне,
затем сфотографирована мне,
как знак того, что мир живет любовью.
Не говорю уже об утвари другой,
но каждая могла бы быть тоской,
которой нет соперниц на примете:
любая вещь имеет столько лиц,
что перед каждой об пол надо, ниц;
ни в чем нет меры, всё вокруг в секрете.
Не смею доверяться пустоте,
ее исконной, лживой простоте,
в ней столько душ, не видимых для глаза,
но стоит только в сторону взглянуть,
как несколько из них или одну
увидишь через время или сразу.
И если даже глаз не различит
(увы, плохое зрение — не щит),
то явный страх на души те укажет.
И нету сил перешагнуть черту,
что делит мир на свет и темноту,
и даже свет, и тот плохая стража.
Не смерть страшна: я жить бы не хотел —
так что меня пугает в темноте?
Ужели инфантильную тревогу
мой возраст до сих пор не победил
и страшно мне и то, что впереди,
и то, что сзади вышло на дорогу?
<1966 или 1967>
РИТЕ
Хандра ли, радость — всё одно:
кругом красивая погода!
пейзаж ли, улица, окно,
младенчество ли, зрелость года, —
мой дом не пуст, когда ты в нем
была хоть час, хоть мимоходом
благословляю всю природу
за то, что ты вошла в мой дом!
<Сентябрь?> 1968
***
И мне случалось видеть блеск —
сиянье Божьих глаз:
я знаю, мы внутри небес,
но те же неба в нас.
Как будто нету наказанья
тем, кто не веруя живет, но нет, наказан каждый тот
незнаньем Божьего сиянья.
Не доказать Тебя примером:
перед Тобой и миром щит.
Ты доказуем только верой:
кто верит, тот Тебя узрит.
Не надо мне Твоих утех:
ни эту жизнь и ни другую —
прости мне, Господи, мой грех,
что я в миру Твоем тоскую.
Столь одиноко думать, что,
смотря в окно с тоской,
— Там тоже Ты. В чужом пальто.
Совсем-совсем другой.
<1969>
***
Всё лицо: лицо — лицо,
пыль — лицо, слова — лицо,
всё — лицо. Его. Творца.
Только сам Он без лица.
1969
***
Благодарю Тебя за снег,
за солнце на Твоем снегу,
за то, что весь мне данный век
благодарить Тебя могу.
Передо мной не куст, а храм,
храм Твоего куста в снегу,
и в нем, припав к Твоим ногам,
я быть счастливей не могу.
<1969>
***
Нас всех по пальцам перечесть,
но по перстам! Друзья, откуда
мне выпала такая честь
быть среди вас? Но долго ль буду?
На всякий случай: будь здоров
любой из вас! На всякий случай,
из перепавших мне даров,
друзья мои, вы — наилучший!
Прощайте, милые. Своя
на всё печаль во мне. Вечерний
сижу один. Не с вами я.
Дай Бог вам длинных виночерпий!
<Лето> 1969
***
Еще в утренних туманах
твои губы молодые.
Твоя плоть богоуханна,
как сады и как плоды их.
Я стою перед тобою,
как лежал бы на вершине
той горы, где голубое
долго делается синим.
Что счастливее, чем садом
быть в саду? И утром — утром?
И какая это радость
день и вечность перепутать!
<1969>
***
Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:
ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.
Ни самого нагана. Видит Бог,
чтоб застрелиться тут, не надо ничего.
Сентябрь 1970
Рисунок Леонида Аронзона
Фотография Бориса Понизовского