ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ
НАУМ САГАЛОВСКИЙ
«ЭТО ЖИЗНЬ БЫЛА...»
От автора: Чтобы избавить составителя этой страницы от необходимости пояснять читателям, кто я такой, скажу о себе сам: я — инженер на пенсии, автор четырёх книг и многих публикаций. Возможно, стихи из этой подборке покажутся читателю несколько грустными, но, знаете, на восьмом десятке жизни приходят в голову и грустные мысли. Это вполне в порядке вещей.
От составителя. Я благодарен Науму за то, что он не только рассказал о себе, но и дал характеристику своим стихам. Лишил меня, так сказать, куска хлеба, за что , разумеется, я не в претензии.
Ян Торчинский
К СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЮ
Дожив благополучно до семи
десятков лет, украшен сединою,
а также верхней челюстью вставною,
благословен женою и детьми,
участье почитающий за честь,
нужду и боль познавший с колыбели,
я не спрошу с досадой: неужели
всё то, что было, это всё и есть?
Осталось то, что в Лету не ушло:
недолгое, как эхо, угасанье,
любимых губ неслышное касанье,
любимых лиц незримое тепло...
Жизнь – как роман: сперва берёт разбег,
а после мчится резво к эпилогу.
Проснулся. Встал. Оделся. Слава Богу!
Беру лопату. Разгребаю снег.
* * *
Заметаю следы. Так на пляже у кромки воды
их смывает волна. Так их ветер сдувает в пустыне.
Вот и годы мои, будто не было их и в помине,
ни один следопыт не найдёт. Заметаю следы.
Перечёркнуты дни. От стихов остаётся зола.
Отошло на покой время вальсов и бойких кадрилей.
В списке старых друзей ни имён уже нет, ни фамилий –
всех повытерла жизнь, всё, как дворник метлой, замела.
Я приду налегке на грядущие божьи суды,
этот солнечный мир за собою захлопну, как ставню,
никакого следа на планете Земля не оставлю,
лишь потомков своих. А пока – заметаю следы...
* * *
...А правда, что лет через двести,
в чужие заброшен края,
в каком-нибудь бедном предместьи
родится такой же, как я?
И звать его будут Наумчик –
со мною один к одному,
и мама матросский костюмчик
на праздник оденет ему,
а папа посадит на плечи
и сына возьмёт на парад,
где слышатся громкие речи
и красные флаги горят.
Пусть мальчик приколет к матроске
значок «Осоавиахим»,
и пусть не вспухают желёзки
и папа не будет глухим...
Безоблачных дней перекличка,
гуляния, смех, беготня...
У мальчика будет сестричка –
такая же, как у меня.
И вот ему пять с половиной,
он весел и счастлив, но вдруг
события хлынут лавиной,
начнётся война, и вокруг –
страдания, кровь, канонада,
ничто не имеет цены...
Не надо, не надо, не надо,
прошу вас – не надо войны!..
Проклятье страданьям и войнам!
Пусть мальчик живёт без тревог,
он вырастет сильным и стройным,
как я бы хотел, но не смог...
И, Боже мой, как это просто –
молить, чтоб, не ведая зла,
сестра его до девяноста,
а может – и больше, жила,
и помнить печальную участь
моей незабвенной сестры –
как рано, страдая и мучась,
ушла она в антимиры...
Потомок времён беспокойных,
мой тёзка, мой юный двойник –
о смерти, о боли, о войнах
пускай он узнает из книг,
пусть только приятные вести
придут вместо горя и слёз!
Я думаю, лет через двести
решится еврейский вопрос,
и мальчик в году незнакомом
не выберет долгий маршрут
за вузовским синим дипломом –
туда, где евреев берут,
не будет сносить унижений,
не станет искать миражи,
не спросит себя: «Неужели
весь мир утопает во лжи?»,
и, вырвав из жизни страницу,
всё бросив, с детьми и женой
не пустится в путь за границу
на поиски правды иной.
А впрочем, чего мы дуреем,
уйдя от разбитых корыт?..
Пускай он не будет евреем,
двойник, что меня повторит.
Я с детства приписан к еврейству –
такой мне достался чертёж, –
к погромам, упрёкам, злодейству,
ну – я, но ему-то за что ж?..
Не надо ни Вены, ни Рима,
ни прочих ненужных затей!
Судьба моя – неповторима,
кто будет завидовать ей?
И все мы, признаться по чести,
плывём по волнам бытия...
...А правда, что лет через двести
родится такой же, как я?..
* * *
Хорошо бы свалиться с катушек
где-нибудь на морском берегу,
не среди одеял и подушек
(пусть они остаются врагу!),
чтоб матрасы не мяли бока мне,
а какой-нибудь твари подстать,
лечь на тёплые мокрые камни,
лечь на камни, уснуть, и не встать…
Пусть бы море искрилось и пело,
а что станет со мною потом –
я не знаю. Какое мне дело?
Жизнь прошла, и спасибо на том.
* * *
Детям
Я прожил жизнь. Она ушла, как сон,
явившийся однажды на минутку.
Я был рабом и, власти в унисон,
плясал под чью-то дьявольскую дудку,
покинул ненавистную страну,
любил, страдал, смеялся, ненавидел,
я видел зло, и горе, и войну,
я видел всё. Я ничего не видел.
Я жаждал знаний, грыз гранит наук,
знакомы мне и взлёты, и паденья.
Поэзию, как сладостный недуг,
всем сердцем ощущаю каждый день я
и, со своей судьбой накоротке,
всё, что посеял, то и пожинаю.
Я знаю цену слову и строке,
я знаю всё. Я ничего не знаю.
Вот летопись моих ушедших дней,
пускай не вся, не каждая страница,
но прошлое, записанное в ней,
в моей бессонной памяти хранится.
Я помню лица, страны, города,
что канут в Лету, как в каменоломню,
счастливые и горькие года,
я помню всё. Я ничего не помню.
Оставлю, ни строки не утаив,
на память о загубленном таланте
свой драгоценный творческий архив
на двух коротких полочках в серванте.
Читайте же стихи мои, хотя
от них вам вряд ли что-нибудь прибудет,
и я вернусь к вам много лет спустя.
Я прожил жизнь. А жаль – другой не будет.
ИНТЕРМЕЦЦО
Грущу о невозвратном,
печали не тая.
Был мир сплошным театром
и драмой – жизнь моя.
Как заданную гамму,
я сам судьбе вослед
играю эту драму
восьмой десяток лет.
И вот пред вашим взором
разыгран будет мной
последний акт, в котором
уйду я в мир иной.
Пусть роль моя убога,
пускай смешна игра, –
скажите, ради Бога:
«Ни пуха, ни пера!.. »
Быть может, плут и циник,
я выйду к вам на «бис» –
оттуда, из-за синих,
заоблачных кулис…
Я сбрасываю путы,
душа, как пух, легка.
Осталось две минуты
до третьего звонка.
ДВЕСТИ ЛЕТ ВМЕСТЕ
Цирк, и только: вечный жид
по верёвочке бежит –
над безумною толпою,
разевающею рты,
над чванливостью тупою,
выше зла и клеветы,
а внизу, как на рисунке,
люди, церкви, города,
вечный жид идёт по струнке,
и не спрашивай, куда,
не по зелени росистой –
дни и ночи напролёт
по верёвочке российской,
по намыленной идёт!
Пусть он, бедный, порезвится,
патриот и гражданин –
сколь верёвочке ни виться,
всё равно конец один:
ни цветка на мокром месте,
лишь опилки, как всегда…
Скажет бойкий шпрехшталмейстер:
нету вечного жида!..
Есть медведи, гном-уродец,
слон, гоняющий мячи…
О народ-канатоходец,
братья, сёстры, циркачи…
ПЕСЕНКА
Памяти мамы
Вдруг ушедший, где ж ты,
мой весенний цвет?
Ни луча надежды,
ни просвета нет.
Яркое светило
поглотила мгла...
Что же это было?
Это ночь была.
Ночь, как тень кривая,
тащится за мной,
душу покрывая
чёрной пеленой.
Стало всё постыло –
мысли и дела...
Что же это было?
Это грусть была.
Грусть змеиным жалом
рвётся уколоть.
Полыхает жаром
немощная плоть.
Пламя раскалило
сердце добела...
Что же это было?
Это боль была.
Боли нету боле.
В голубую высь
ветром в чистом поле
годы унеслись.
Свежая могила
на краю села...
Что же это было?
Это жизнь была...
* * *
...И ни расписок, ни квитанций
прогноз погоды не даёт.
Дожди косые, как китайцы,
терроризируют народ.
И мокнет осень золотая,
и мокнет автор этих строк,
слезу солёную глотая
на перепутье трёх дорог.
На этой, долгой и тревожной,
уже забытой навсегда,
оставил я в пыли дорожной
свои ушедшие года.
А той – конца и края нету,
но мне там виден каждый след:
по той, другой, уходят в Лету
мои друзья со школьных лет.
И третья – узкая, кривая,
там вечный мрак в конце пути,
по ней, на небо уповая,
мне предстоит ещё пройти.
И я стою на перепутье,
погоду горестно браня,
и говорю: «Не обессудьте
насквозь промокшего меня...»
* * *
Яну Дымову
Судный день. Йом Кипур.
Как еврею мне пост не претит.
Элохим Адонай! Я традиций ничем не нарушу.
Целый день голодал. Нагулял неплохой аппетит.
Только солнце зашло, пообедал за милую душу.
В это время Господь, отрешась от безделья и нег,
пишет вечным пером на странице всеобщей тетрадки:
«Сагаловский Наум. Говорят – неплохой человек.
Впрочем, есть у него хоть и мелкие, но недостатки.
Он не ест овощей! Ни варёных не ест, ни сырых.
И к тому же щека у него постоянно небрита.
Пусть, во-первых, живёт.
Пусть он будет здоров, во-вторых,
для чего в декабре дать ему облегченье артрита.
Пусть не тронут его злополучной судьбы жернова!
Я ему подарю светлый разум на долгие годы.
И пускай у него никогда не болит голова
за налоги, страховки, счета и другие расходы.
А ещё пусть и впредь он своих не кусает локтей,
и успехов ему в собирании яблок и вишен!
Что касается нахес от внука, жены и детей –
well, my friend, don't expect very much,
I am not a magician!..»
И Господь достаёт из архива мой старый портрет,
долго молча глядит на своё неразумное чадо,
«Может, выдать ему лотерейный счастливый билет?» –
говорит сам себе и, подумав, решает – не надо...
* * *
Всё сбудется, мой друг, ты жил недаром!
Ещё луна встаёт над каланчой,
ещё полна непроданным товаром
коробушка – и ситцем, и парчой.
Пускай душа терзается и стонет,
всё сбудется, всему придёт черёд –
Макар телят Бог весть куда погонит,
ад превратится в рай, дерьмо утонет,
рак засвистит и щука запоёт!
* * *
Ах, эти кони вороные,
что унесли в края иные
отца, и маму, и сестру!..
Мне не уйти от их погони,
они вернутся, эти кони,
за мной однажды поутру.
Они вернутся! Их возница
не станет медлить и возиться,
натянет вожжи, крикнет «Вьё!»,
и стукнут громкие копыта,
и скажет горькое finita
существование моё.
Как быстро годы пролетели!
Их мишура и канители
твердят, что жизнь была пестра.
Удача, что ли, дар судьбы ли?
О, как они меня любили –
отец, и мама, и сестра!..
Дай Бог им вечного покоя!
А я... Уже недалеко я
от их заоблачной глуши.
Слабеет память, рвутся фото,
слова теряются, но что-то
живёт ещё на дне души.
За всё, что больше не вернётся,
всё, что стихами обернётся,
за путь мой пройденный земной –
спасибо вам, мои родные!
Я слышу – кони вороные
уже торопятся за мной...
* * *
Хрустальная музыка рюмок
на нашем недолгом пиру...
Зачем я считал, недоумок,
что я никогда не умру?
Зачем я надежду лелеял,
дитя, одолевшее вуз,
что буду по райским аллеям
гулять в окружении муз,
что где-то меж Девой и Овном
пройдусь я по звёздной гряде,
и, к счастью, меня невиновным
признают на Страшном суде?..
О, жалкие интеллигенты
из дьявольской клики крутой,
они сочинили легенды
о жизни за смертной чертой!..
И вот я стою у порога,
у самых последних ворот,
и вижу, что нету ни бога,
ни света с названием «тот»,
что нет ни хвалы, ни награды
за праведно прожитый век...
Покину, как твари и гады,
земной надоевший ковчег
и, душу навеки теряя,
скажу сам себе второпях –
не будет ни ада, ни рая,
а будут лишь пепел и прах...
...Но видится: я ещё молод,
витаю, презрев суету,
мой глобус ещё не расколот
на эту страну и на ту,
и нет ещё мыслей угрюмых,
и славы приятен искус...
Хрустальная музыка рюмок.
Улыбки застенчивых муз.
Смогу ли их тайны разгрызть я?..
Струится божественный альт,
и медленно падают листья
на мокрый холодный асфальт...
* * *
Ощущая душой приближенье конца,
отмахав уже семьдесят с гаком,
«Чем кончается жизнь?» – я спросил у Творца,
и ответил Творец: «Мягким знаком!..»