СЕДЬМАЯ ВОДА. ИЗ НОВОЙ КНИГИ «ГОРОД ДОРОГ»
ЯН БРУШТЕЙН
Поэт, прозаик. Член Союза российских писателей и Союза писателей 21 века. Родился в Ленинграде вскоре после войны. Более сорока лет живёт в Иванове. Кандидат искусствоведения. Стихи и рассказы печатались в журналах «Юность», «Знамя», «Дружба Народов», «Волга», «Дети Ра», «Зинзивер», «Сибирские огни», «День и Ночь», «Крещатик», «Футурум Арт», в «Литературной газете» и в других изданиях. Автор книг: Карта туманных мест, Иваново: 2006; Красные деревья, М.: Библиотека "Единая Книга", 2009; Планета Снегирь, М.: Библиотека журнала "Дети Ра", 2011; Тоскана на Нерли, избранные стихи, издание Флорентийского общества, М.: Летний сад, 2011; Город дорог, М.: Вест-Консалтинг, 2012. Лауреат премий журнала «Зинзивер» (2010) и газеты «Поэтоград» (2011). Лауреат конкурса им. Н.Гумилёва за 2012 г. (2 место). Дипломант Волошинского конкурса за 2011 г.
ТЕНИ
Когда кривая вывезет меня
Туда, где буераки и овраги,
Где дикие собаки ищут драки,
Где о весне мечтают семена,
Увижу, как, пугливо семеня,
Спешат укрыться под корягой раки,
И хищной птицы быстрые атаки
Уносят жизни на излете дня.
И в том краю, где ада нет и рая,
Тебя я вспомню, злясь и обмирая
от нежности, которой столько лет.
Тогда отступят вежливые тени,
И все поняв, и одолев смятенье
Я позову, и получу ответ.
ЭТИ ТРАВЫ И ЭТИ ДЕРЕВЬЯ
эти травы и эти деревья приходят ко мне из земли,
из младенца зерна и давно постаревшего корня.
что узнали они, выходя из подменного сонного в горний,
что забыли они навсегда, что запомнить смогли?
я боюсь наступить неподсудным своим башмаком.
стебли выгнуты луком, но неуловимы их стрелы.
и рисуют они времена и зеленым и желтым на белом,
и нескошенным телом слепой утверждают закон.
кто еще в этом времени, мире по пояс навеки зарыт,
кто закрыт на тюремный замок и не может укрыться…
и стоят, и качаются, их растворяются лица.
вот и эта страница сгорает на углях зари.
МЕСТО РЕЧИ
Место речи неизменно,
Вместо встречи – дым и тлен.
Только павший на колена
Не поднимется с колен.
Долгий голос из-под гнёта
Просочится, как живой,
И покажутся тенёта
Синевой над головой.
Зуд подкожный, звон острожный,
Судьбы читаны с листа.
Место речи непреложно –
Там, где божья пустота,
Там, где битая посуда
Где виновен – хоть секи...
Там, где рвутся из-под спуда,
Как мычание, стихи.
СЕДЬМАЯ ВОДА
От первой воды – ни беды, ни отгадки,
И были бы взятки привычны и гладки
У тихой рабочей пчелы.
Вторая вода – забодай меня птица:
Такая страница под утро приснится,
Почище двуручной пилы.
Где травы напитаны кровью и солью,
Там бешеный волк породнился с лисою,
И эта вода не для вас.
Вы третью просите – из ветки кленовой,
Не новой, но всё же по масти бубновой,
Готовой гореть напоказ.
В четвёртой и пятой – судак и плотица,
Могли бы ловиться, коль не суетиться...
Шестую не пьёт и зверьё.
Шестая – она для тоски и позора,
В ней вымыты руки и ката, и вора,
И ворон не помнит её.
Но если поднимутся страсти земные
По сердце, по душу, по самую выю,
И ты покоришься судьбе,
Седьмая вода – из под корня и камня –
Захватит, завертит, застынет и канет,
И память сотрёт о тебе.
НА НЕРЛИ
Между севером и югом зеркало воды,
Вот такая расписная местная весна!
Я опять смотрю с испугом на свои следы,
Там, где воду распинают шрамы от весла.
Я вдыхаю воздух древний посреди Нерли,
Небо как мишень пробито птицами, и вот
Мимо нежилой деревни, брошенной земли
Плоскодонное корыто медленно плывёт.
А внизу вздыхают рыбы, просятся в котёл,
Но на ловлю мы забили в этот странный час...
Всё равно, кто убыл-прибыл и чего хотел –
Мы проплыли, и забыли эти воды нас.
МАРИНЕ
Во сне береговой черты,
Где стёрты наши очертанья,
Где черти знойны и черны,
И словно бы причастны тайне,
Где непрерывны флирт и жор,
Где дамы словно на параде,
И где потрёпанный пижон
Спешит куда-то на ночь глядя –
Одни над бездной голубой,
Которая зовёт и тянет,
Мы, незаметные, с тобой
Пройдём незваными гостями.
Увлечены игрой ума,
Готовы всё раздать задаром,
Как только юная луна
Раскроется над Карадагом.
МЫШИЙ ВЕК
Эта мышья благодать:
Много сыра, мало кошек...
Мышеловка укокошит –
В мелкий рай рукой подать.
Разбредаются брать`я,
Размножаются сестрицы,
Мыший век недолго длится,
И не уследит Судья.
Добежать до уголка,
До ларька, и взять пивка,
Нам сегодня нужно ль боле?
Только утром, в полумгле,
Дырку продышать в стекле
И увидеть в чистом поле:
Брошен город, скомкан век,
Мышь за мышью, шагом быстрым,
За свихнувшимся флейтистом –
С лысым крысом во главе...
КОВРИК С ЛЕБЕДЯМИ
Вот коврик: лебедь на пруду,
Русалка на ветвях нагая,
И я там с бабушкой иду,
Тащить корзину помогая.
Меня пугает Черномор,
И рота витязей могучих,
Когда они тяжелой тучей
Встают из вод, стекают с гор.
Дымит фашистский танк вдали,
Копьём уже пробит навылет.
Бегут бояре столбовые
Со вздыбленной моей земли.
Но сквозь разрывы, сквозь беду
Я вижу: кот идёт упрямо,
И пирожками кормит мама
Его, и птицу на пруду.
И сказки он кричит навзрыд,
И песни он поёт, каналья,
И цепь его гремит кандально,
И дерево его горит.
МУСЯ
маме
Из ада везли по хрустящему льду
Дрожащую девочку Мусю...
Я к этому берегу снова приду
Теряясь, и плача, и труся.
Полуторка тяжко ползла, как могла,
Набита людьми, как сельдями,
И девочка Муся почти умерла,
Укрыта ковром с лебедями.
А там, где мой город сроднился с бедой,
Где были прохожие редки,
Еще не знакомый, такой молодой,
Отец выходил из разведки.
Над Ладогой небо пропахло войной,
Но враг, завывающий тонко,
Не мог ничегошеньки сделать с одной
Едва не погибшей девчонкой...
Встречали, и грели на том берегу,
И голод казался не страшен,
И Муся глотала – сказать не могу,
Какую чудесную кашу.
А ПТИЦЫ ЗАБЫЛИ...
А птицы забыли взять пеленг на юг,
Хрипели, хотели любви и признания,
Над ними всходили снега мироздания,
Казалось, что в глотках ледышки поют.
Под ними – деревья, деревни, и тут,
В тоске, в глубине, где не верится в бредни,
Где тонущий след по тропинке последней,
Неспящие дети за песней бегут.
И взглядом пытаются выследить птиц,
Так счастливо стынущих в небе предзимнем:
«Куда мы летим, для кого же мы гибнем...»
И только мазки запрокинутых лиц.
Завьюжит. И мир, возмутительно чист,
Не будет запятнан ни шагом, ни криком,
И слабо мелькнет над простором великим
Шальное перо или гаснущий лист.
ДЫРА
на серой изнанке мира
написано «маде ин чина»,
и утекают сквозь дыры
следствия и причины.
и пропадают навеки –
вот они были и сплыли,
некие человеки,
тише дорожной пыли.
как будто бы кто в охапку
схватил, а душа живая…
китаец в стоптанных тапках
сидит и дыру зашивает.
Публикация подготовлена Семёном Каминским