ПАВЕЛ ЛУНГИН: «НЕ ЛГАТЬ ХОТЯ БЫ САМОМУ СЕБЕ»

ПАВЕЛ ЛУНГИН: «НЕ ЛГАТЬ ХОТЯ БЫ САМОМУ СЕБЕ»

В прокат выходит фильм «Дирижер» Павла Лунгина. Камерная психодрама, разыгранная Владасом Багдонасом, Ингой Оболдиной, Карэном Бадаловым, Дарьей Мороз и Сергеем Колтаковым.

— У нас с вами был большой разговор про 90-е, время переформатирования общества. Вы тогда говорили, что не любите эпитета «лихие 90-е»: каждое время по-своему сложно. Есть ощущение, что сегодня вновь наступило время переустройства?
— Кажется, что-то сдвинулось с мертвой точки. Происходящее сегодня на улицах и площадях мне, в отличие от многих сограждан, нравится. Мне видится в этом бурлении опыт взросления общества, которое на протяжении многих десятилетий ощущало себя ребенком. Послушно внимало наказам правителей, которые могли покарать или приласкать. И вот общество подросло до возраста подростка. Со всеми вытекающими из отроческого сознания обстоятельствами характера: максимализм, взрывной темперамент, желание, чтобы на тебя обратили внимание. Подобные процессы происходят в Европе, Америке, не говоря уже об арабской весне. Что объединяет все эти движения? Общее требование «Хватит врать!»

— Ваш «Остров» был про пробуждение в человеке чувства совести, стыда. «Дирижер» продолжает тот же разговор. Но он скорее об «оттепели» внутри человека с «душевным увечьем», о пробуждении души.
— Это кино о том, что раскаяние, боль способны отворить замки тюрьмы, которая внутри тебя. Пройдя через страдание, можно обрести себя подлинного. Кризис, как перелом во время долгой болезни, помогает осознать свое место в мире, смысл существования. Нет ничего унылее самодовольных людей, не мучимых трудными вопросами, внутренним разладом. Убежденных в собственной правоте. Герой «Дирижера» живет словно монах. Фанатично предан музыке, своему оркестру, главному в жизни делу. Но за этим схимничеством — пустота и глухота, потому что он жесток по отношению к близким, строг до безжалостности к оркестрантам и вокалистам. Это история про то, как гранитный монолит — гвозди бы делать из этих людей! — дал трещину, однажды вдруг заплакал.

— Может ли музыкант, чувствующий «музыку сфер», исполняющий духовную музыку, быть черствым?
— Человек может быть истово предан делу, которому посвятил жизнь. Слыть виртуозом, талантливейшим артистом, художником… И не видеть, не слышать ничего за пределами своего избранничества и заветного дела.

— Выходит, что преображение, просыпание вашего дирижера (кстати, не могу не отметить удивительную по степени внутренней сосредоточенности работу Владаса Багдонаса, любимого актера Някрошюса) происходит именно на святой Иерусалимской земле. То есть под воздействием внешних сил?
— Есть тайна, особая мощная энергия, источаемая этой землей. Эта энергия — ее главное полезное ископаемое. Все, кто там бывали, чувствовали ее на себе. Это не значит, что здесь ты непременно начинаешь верить в Бога, можешь, напротив, стать атеистом. Или христианином. Или иудеем. Но с тобой словно происходит какой-то переворот, внутреннее перерождение.

— Если в вашем «Царе» речь шла о природе власти, о взаимоотношениях правителя и народа, то сейчас, мне кажется, вас больше интересует не противостояние человека среде, обстоятельствам, а пространство внутреннего мира. Хотя одна из главных тем фильма — непреодолимая дистанция между отцами и детьми. Чтобы Отец услышал Сына, он должен получить страшную записку: «Папа, прости, что я умер. Я больше так не буду».
— Думаю, сейчас самое время для разговора о вопросах сущностных, метафизических, о человеческих связях, способности человека быть чутким к тем, кто рядом. О попытке быть честным с самим собой. Себе самому ответить на вопрос: «Кто ты? Почему ты такой?» О немодных сегодня понятиях «стыд» и «совесть». А совесть и есть внутренний голос человека, который в какофонии внешних мнимостей почти не слышен.

— На днях смотрела фильм Галины Долматовской «Шестидесятники» — документальный памятник поколению. И вот Василий Аксенов в кадре, полвека назад произносит, говорит актуальнейшие слова: «Для меня современный герой — человек сложный… задающий себе те же вопросы, что и Данте».
— Верно. «Простые люди», в смысле — «плоские», существуют в дурных сериалах. Наш фильм в общем о хороших людях, но которые страдают душевной глухотой. Дирижер, стремящийся к чистоте и звучности нот, сосредоточен исключительно на музыке, его нравственное существо черствеет. Ему некогда вникать в «жизнь других», в том числе — собственного сына. Пока внутреннее землетрясение, электрошок трагедии не пробудит в нем живых, хотя и болезненных ощущений жизни и людей вокруг. Ведь и сын его — не подарок, погряз в грехах, дурных привычках. Потерялся. Презренный собственным отцом, страдает комплексом брошенного, одинокого, не нужного человека. Или вот героиня Инги Оболдиной стремится сохранить семью. Вроде бы богоугодное занятие, ради которого она делает возможное и невозможное. Но при этом лжет сама себе и поэтому становится невольной виновницей гибели человека.

— Считаете, что любовь может стать оковами, темницей?
— Несомненно, особенно жертвенность, которая вызывает у близких чувство вины и душности, — хочется глотка свободы. Отношения превращаются в неподъемный груз.

— Честно говоря, боюсь кино «про пробуждение духовного», особенно когда камера демонстрирует это в стенах церкви…
— Ты заметила, что герой «Острова», монах, молится на заросших мхом островах, а в церкви — напротив, юродствует. Я стараюсь избегать елейности, благости, фальши, святочной открытки. Точнее, подмены внутреннего — «облаткой», крахмальным клейстером.

— Музыка пришла в ваше кино еще в «Такси-блюз», там и герой был блюзменом, и хриплый голос его саксофона предрекал его судьбу. В «Дирижере» музыка сыграла одну из главных ролей, сама идея фильма родилась из музыки. Вы услышали ораторию «Страсти по Матфею», написанные митрополитом Илларионом (Алфеевым) и…
— Да, сначала была музыка. С отцом Илларионом я познакомился еще до того, как он стал митрополитом. Доктор философии, доктор богословия, историк, композитор, знает пять древних языков. Его «Страсти по Матфею» исполнялись не только в консерватории, но и в Мельбурне, Торонто. Музыка, действительно, особенно в последнее время, мне кажется, самым сильным, экспрессивным средством. Сценарий мы с Валерием Печейкиным писали больше трех лет. Было множество вариантов, пока не остановились на истории взаимоотношений отца и сына.

— «Страсти по Матфею» заполняют действие, невольно начинаешь думать о том, что Матфей был мытарем, а значит, это история и про смирение. Или об уникальных притчах из этого Евангелия: о прозревших слепцах… Или о том, как отделить плевела от зерен…
— Обращение к вечным текстам вольно или невольно пробуждает наши ассоциации. Ведь и сама история Отца и Сына может быть интерпретирована в самых современных и неожиданных сюжетах и формах.

— После исторической фрески «Царь», многофигурной социальной драмы «Олигарх» и «Острова», события которого развиваются в разных временных плоскостях, «Дирижер» мне показался слишком простым, лаконичным. Его сюжет умещается в крошечную заметку, которую в газете поместили бы в рубрике «Происшествия»: знаменитый дирижер приезжает на гастроли в город, в котором погиб его сын.
— Мне хотелось минимизировать историю, сделать ее простой, не отвлекаться на сюжетные изгибы, сосредоточиться исключительно на характерах героев: они и есть — пространство действия. Если, конечно не считать сам Иерусалим, который не просто место событий, но их катализатор. И, конечно, музыка. Действие фильма не происходит исключительно на уровне сюжетных коллизий. Оно вершится где-то на рубеже действительности и музыки, возникает некая алхимия, не объяснимая словами. Нет ничего интереснее постижения иной, не доступной реальности.

— Нам с вами вновь досталось «интересное время», общество стремительно развивается. При этом власть традиционно каменеет. Стоит себе, с кремлевских высот строго на нас посматривает. Боярские шапки сменила сначала на пыжиковые, теперь на лётные шлемы… Подрожит, как холодец, колыхаясь в сквозняке народного недовольства, и наново застынет.
— Все потому, что у нас издавна сосуществуют две правды. Одну власть приберегает для себя, другую — для народа. Эти правды не пересекаются, но, когда разрыв между ними слишком увеличивается, назревает социальный взрыв. «Царь» показывал, как тирания разрушает самого деспота, выжигая в нем идеализм. Представляешь, если бы «Царь» вышел сейчас…

— Сейчас он бы не вышел… Ведь «Царь» говорит о том, что у деспотии нет иного пути, как насаждать опричнину…
— Наверное. У меня есть такая особенность — предчувствие болевых моментов в жизни общества. Порой фильм точно попадает во время, его внутренние метания — как «Такси-блюз» или «Остров»… А вот «Луна-парк», предрекший рост национализма, массовые погромы, — не «попал». И «Царь» вышел раньше своего времени.

— Странно, что наш кинематограф остается сторонним наблюдателем, игнорирует состояние турбулентности общества.
— Кинематограф стал частью дикого, беспредельного, уродливого рынка. Кино существует в промежутке между бизнесом и искусством, по существу — нигде. Фильмы запускаются для… денег. Продюсеры зарабатывают не на бокс-офисах, а на производстве. Режиссер вынужден становиться продюсером. И потом внутри него художник и администратор разворачивают войну.

— Сейчас вы говорите прежде всего о себе. Видимо, и «Пиковая дама» — новый фильм, над которым вы работаете, будет не о проблемах XIXвека. Германн — герой нашего времени?
— Пушкинская повесть поразительно актуальна. Я вижу подобных Германну людей вокруг себя, они идут в кроссовках по улице, смотрят на проезжающие автомобили, ненавидя их владельцев: старых, богатых, отвратительно успешных. Эти юноши жаждут успеха, денег, славы. Не в будущем, не после изнурительных трудов, а здесь и сейчас. Любой ценой. Разве эта тема не современна?

Лариса МАЛЮКОВА, «Новая газета» — «Континент»