ЛОВИТЕ РУССКИХ!
Игорь ФУНТ
Будьте осторожны, когда садитесь на русский пароход, осмотрите каюты, не каплет ли в них, не случалось ли чего с этим пароходом, например, не отвалилось ли дно.
(Из Пришвина)
Знаете, я долгое время торговал антиквариатом. В данной связи спекулятивный оборот сокровенным стал вроде как обыденным делом. Так дошло до торговли жизнью… в гипотетическом контексте, очевидно, но со вполне реальным смысловым наполнением, хм — жизнь, независимо от моих пристрастий, превратилась в ничто, «нечто», в старую мебель, которую можно продать задёшево. …Чёрт, эти мои неугомонные клиенты! — все они чего-то хотят, чего-то требуют: все — от журналиста, купившего ту редкую картину, до бичовки, допивающей утреннюю поллитровку, завёрнутую в замусоленный газетный лист — из открытой тары пить запрещено законом; кстати, вшивая бичовка, приволокшая откуда-то упомянутый раритет, удачно приобретённый писакой, завтракает, пристроившись на ящичке-тырле недалеко от здания Госдумы, — никто не запрещал! — …а с газетной страницы, в поисках вечных смыслов, напряжённо вглядывается в сумрак начавшегося дня фото Юлии Латыниной.
Бичовка, вне сомнения, переборщила с выбором места трапезы — но такие уж видно попёрли времена: то тут, то там собрания, сходки; полиции не до бичей — разобраться бы с «нормальными», враз обнаглевшими, понабравшимися слов, эмоций, каких-то взглядов, жестов, знаков, мол, не вы нас, а мы… Клиенты дорогих «спа» и антикварных салонов вдруг по-простецки вырядились и дружно двинули «на баррикады», убедив себя и сотни таких же, как они, небедных, что-то прокричать, высказать (чуть не сказал «выс…ть»), срисовав с фейсбука креатив и чванливо отмахнув им перед носом очумевшего от «беспредела» толстяка, только что выползшего из правительственного «мерса». Толстяк, к слову, мне знаком — любитель «антика» без торга и разбору — были ли бы «доски» в серебряном окладе, да медальки пониже номером — повыше пробой: так у «них» немало повышается самомнение одновременно с благосостоянием… Но я не об этом, вернее, не об «этих».
Что происходит? Может, зарождается исполнение долгожданной сказки, что издетства (именно так — «издетства», как у Вяземского: «Отыскивать себя в себе самом») — когда примерно все равны, но побеждает обязательно сильный и добрый?
Смешно…
Да неужели кто-то думал, что старообрядцы могли победить Петра, и в государстве его великом создать своё «государство» — пришвинскую Выгорецию? Спрошу, может, в загон ушли не те, кого хотелось бы видеть нам; да, но кто их отправил в тот загон? «Не мы», — тут же слышится отклик. Тогда тем более эта охота не наша, — скажу я, — и ты, брат, вместе со страной — лишь посмешище на «их» весёлом празднике. Вообще же, пишу эти строки в конце февраля 2012-го, а закончу, вероятно, к середине марта, так что позвольте сделать небольшой прогноз о несбывшемся. Вот он. Немного «олитературенный».
Представьте, что все мы, русские люди — не кто иные, как Охотники, и охотимся мы, словно безумный выжлец, не на гонную лисицу, а на российскую «правду жизни», которая почему-то утекла от нас (от слова «тика́ть»), брызжа слюной и что-то брюзжа в оглядку дребезжаще-матерное. Весна. Март. «Правда жизни» рванула к нераскрывшейся ещё ото льда «реке жизни» и, в принципе, не больно-то тяжёлая весом, по-лисьему пошла тонким льдом, ища проталину покрепче, чтобы глотнуть свежей воды, насыщенной весенними предчувствиями. Отягощённые мучающими нас проблемами и желанием справедливости, мы бросаемся на лисицу и… проваливаемся, грузные, задумчивые и прокуренные под лёд «реки жизни», крича: «Пусть мы утонем, но победа будет за нами!» Хотя нет, не так. «Спа-си-те!!! Господи, да зачем было нужно… etc.» — Что тоже не лишено смысла, кхе-хм.
Как вы уже поняли, второй отчаянный крик прозвучал громче и убедительней первого — так что оставим в повествовании его, поскольку на первый вопль о всеобщей недостижимости счастья к нам никто бы на помощь не прибежал. И вот — кто-то протягивает руку, причём тоже рискуя провалиться, мы обхватываем её, вылазим из проруби, шамкая положенное в таких случаях «пасиб», и… вновь устремляемся за добычей, поскольку единственное, что нами движет — охотничий азарт дорвавшихся дилетантов, озверевших в назойливом вожделении во что бы то ни стало получить недоступное, но светлое «послезавтра». Спасителю, разочарованно сплюнувшему себе под ноги при виде нашего, до оторопи, нежелания остыть от заведомо бесперспективной погони, ничего не остаётся сделать, как взять и перехватить убегающего с круга на круг зверя и покончить с ним самому, оценивая нашу неспособность адекватно рассчитывать собственные возможности, воспламеняющиеся в основном по субботам, после работы и по праздникам.
Уничтожив зверя, грамотный профессионал, Спаситель, не раздумывая бросает нам на попрание труп растерзанной точным выстрелом «правды» — иначе к чему всё?! — Ирония в том, что Спаситель, убив гонную лисицу, нас же и избавил тем самым от неминуемой неудачи в преследовании явно превосходящего в скорости и умении скрываться «замысла» — «правды». (Так и хочется, по-франковски, эту правду-смысл отчебучить«оттелеологить» да отрефлексировать, но у нас не философская статья, а вполне житейская, иначе дармоеды-хомячки (по совместительству — наши дети) разочарованно возвернутся в свои твиттер-вселенные.)
И вот уже на «болотных», «пушках» и «фрунзенках» гарцуют дамы в гаржетках из «правды-матки», не вполне догадывающиеся об истинной цене своего куньего наряда из «щедрой русской колядки» (по Латыниной); к счастью, по выражению их разочарованных, но прекрасных глаз, лёгкое сие недоразумение не очень-то и трудно скрыть.
Обмолвившись выше об известной колумнистке-радиоведущей, хочется с определённой долей сожаления констатировать, что после первой «антиутопичной» статьи Юлии Леонидовны («Октябрь», 1989) о сказочном «овеществлении метафор», — почти за 25 последующих лет, — в её выступлениях и публикациях позитива не очень-то и добавилось, а где-то прибавилось и вовсе упадничества, доходящего до «предательства» в своём «мыслепреступлении», за что автор руган и стёган не раз, но что вполне оправдано временем (четверть века! — не хухры-мухры).
В упомянутый период я, к примеру, «продал Родину» (в чём явственно не одинок), — превратив её в предмет антикварной торговли, — в невесёлом остатке сам вдруг став доморощенным публицистом (что закономерно и менее опасно — шутка): «…самые светлые идеалы способны обретать плоть и кровь, но не иначе, как пожирая живых людей», ведь праведность человечества «не столь уж редко зависела от числа человеческих жертвоприношений» (Ю.Л., 1989), — что, в общем-то, сказалось далеко не утопией и не сказкой, не вдаваясь в конкретику. И тут уже не до шуток.
А за непримиримое постоянство в неверии бессмертия оруэлловского Большого Брата, магически смотрящего на нас из каждой щели в гнилом заборе страдальческой партийной оппозиции, Ю.Л. вполне заслуживает антипартийный демократический «респект» за новаторскую фольклоризацию «ББ» (не путать с «ВВ»), пусть не всегда удачную, местами пораженческую, склонную иногда к мрачному овидиевскому сарказму, уходящему корнями в доельцинский антиутопизм, причём литературно-мастерски осуществлённый и овеществлённый, что тоже стало древней комедией с высоты 25 лет; а уж с высоты столетий — ядовитым, до слёз, смехом неудовлетворённого самолюбия, граничащего с презрением (по Овидию), если вообще можно смеяться над сослагательностью вечности как над «ритуальной правдой» — несбывшимся латынинским, да и нашим, к слову сказать, Золотым Веком, подменённым сверхновой историей «великого фетиша» (по Розанову, кот. чуть моложе античного коллеги): вообще, тогда, в утопических ретроспективах 90-х «…было ощущение единого круга, единства противостояния …советскому…, вне зависимости от собственно внутренних позиций, которые, как потом выяснилось, были чрезвычайно различны и очень часто совершенно несовместимы. …В этом во всём был очень большой романтизм, некоторая попытка такой пьяной Касталии» (поэт Д. Давыдов).
…Да, а что там с пришвинской охотой за русским «смыслом» с «болотными» дамами в гаржетках из оного? — спросите вы.
Сначала Пушкин, мудрейший, блин... раз уж цитируем поэтов.
Смута как болезнь
Всякая революция обходится народу слишком дорого
С.Франк
Вот скажите, что отличает пушкинское и сегодняшнее отношение к власти? Ответ: Пушкин, конечно, страдал от самодурства Николая I, от некультурности и деспотизма николаевского режима, но, несмотря на всё, парадоксально, но объективно считал царское правительство самой культурной частью России, сам будучи образцом редчайшей проницательности и объективности. Дальше можно не продолжать… насчёт современного отношения к российским правителям в плане их интеллигентности, непредвзятости и неподкупности. И если болезнь «третьего сословия» — пресловутой интеллигенции, «кающихся дворянинов» и озлобленных разночинцев — является темой объёмных философских трактатов, то болезнь нашего с вами правящего класса определяется всего лишь парой-тройкой слов, которые вы все прекрасно знаете и, мало того, частенько употребляете. И, как Октябрьская революция не создала ничего принципиально нового, — в отличие, к примеру, от всеобъемлющего значения освобождения крестьян, — ничего кроме как «величайшего несчастья» (С. Франк), позволившего низшим слоям проникнуть во все области государственной и культурной жизни общества; так и нынешние «болотные самостийности» — лишь внешние неяркие проявления, отголоски Великой смуты, патологически больные «острым демократическим кризисом».
Пушкинская Россия, страдающая от ненавистного царизма, одновременно его прославляющая во имя Христа, Разума, искупления и общих побед, через 200 лет обернётся Россией неведомой судьбы и про́клятых дорог, приведших нас к хаосу и победе варваров, где варвары — мы сами в роли безбашенных Охотников за пришвинской лисицей — «правдой»; и где пушкинский гений как продукт национального гения народа — единой духовной субстанции… попран, убит вместе с «правдой» и русским духом. И бессмыслицы — порождение неверия — иллюзионом окружающие наших с вами правителей — «спасителей», образуют главное трагическое недоразумение эпохи, всего лишь возглавляемой этими правителями — дело не в них! (не в их власти, скажем, прекратить вливание «воровского движения», питающегося гулаговскими соками, во Власть — это неостановимый поток); — пушкинская Россия — в который раз! — оказалась у разбитого корыта; осознают это и те, кто «над», и те, кто «под».
Те, кто «над», говорят, что они «союзники» в борьбе с исконными врагами нации — нищетой, коррупцией и олигархами, сеющими тлен; те, кто «под», видят в нынешней власти непримиримого врага в деле положительного устроения жизни; а все вместе мы — лишь волею случая предки расторопных, но мелочных рассудком расхитителей, поделивших буржуазные богатства «поровну», идейно оправдывая эти санкции полемическими тенденциями, сгубившими и вновь навсегда разведшими наших прадедов на противоположные стороны баррикад, превратив одних в сектантов-фанатиков, других — в ослеплённую фикцию под названием «народная масса». …Из тех, кто не успел уехать, — добавите Вы. Пусть так, хотя и спорно — что суть другой статьи.
Победит же в итоге тот, кто, по Франку, сумеет овладеть внутренними силами Смуты и направить их по истинному пути — то есть Разум, опорная точка веры, верований и стремлений; даже учитывая то, что наше безверие, пронзённое навязанными идеалами, больше закрытыми, чем открытыми вершине истины — реализации собственного «Я», — длится долго, издавна — чуть ли не с реформ Петра Великого, обрушившего предания прошлого в пучину великих отречений; но даже и такой долгий срок никак не привил нам святости принципов собственности, лишь усилив нелюбовь и презрение капиталистического порядка — вольнодумство, «запоздавший суррогат Ренессанса и Реформации», где «госцерковь» уважаемых предков стала лишь результатом крушения великой русской цивилизации под напором духовно раскрепощённых, больных энтузиазмом скептиков-нигилистов, наевшихся с рук «мнимых основоположников» (Ильин) западных суррогатных теорий с их «дурацким» силлогизмом, основанным, в отличие от нашего, на суровом пуританстве, консерватизме и вере в устои. Не зря же «Новый порядок» папы Льва XIII, появившийся в 1891 году, жёстко осуждает «ложное лекарство» социализма, одновременно подтверждая положительную роль частной собственности как общественного кровотока, предусмотрительно поворачивая, разворачивая махину социальной политики католической церкви в сторону народа и рабочего класса.
Да и нравственной иерархии Востока никогда у нас не было. У нас вообще всё было наоборот, да к тому же только предстояло — взяв в руки диогеновский фонарь, брезжащий сполохами далёких и потому прекрасных своим отрицанием перемен, мы не очень-то торопились обзавестись клюкой старого мудреца, впрочем, как всегда; впрочем, тленным в своём неверии отрицанием вновь была посеяна Вера… что нетленна; — и что так похоже на русских!