ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА

ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА

Ефим ГАММЕР

Ефим Гаммер — автор 15 книг, лауреат ряда международных премий по литературе и изобразительному искусству. Среди них — Бунинская, серебряная медаль, Москва, 2008, «Добрая лира», Санкт-Петербург, 2007, «Золотое перо Руси», Москва, 2005 и 2010. В Риге закончил отделение журналистики ЛГУ им. П. Стучки, в Иерусалиме работает на радио «Голос Израиля», шеф-редактор и ведущий радиожурнала «Вечерний калейдоскоп».
Мы предлагаем вашему вниманию несколько миниатюр автора из цикла «Разные ностальгушки».
Семён КАМИНСКИЙ, newproza@gmail.com

ДИССИДЕНЦИЯ

А чего я хотел? Да практически ничего. Социализма хотел, с человеческим лицом. Под лицом человеческим, думал, сущность волчью не спрячешь. Ну и... пару-тройку слов здесь, пару-тройку слов там. Разоблачал-разоблачал... Пока во имя свободы не разворотил весь Советский Союз до основания, а затем... Свободы стало навалом. А Советского Союза не стало вовсе. И разоблачать некого. А чего я хотел? Да практически ничего. Пару-тройку слов свободных... разоблачительных... на кухне... Без огласки. Да промашка вышла с оглаской. Третье ухо оказалось подслушивающее. Второй язык — доносительский. Вот я и вышел в разоблачители. Пару-тройку слов здесь, пару-тройку слов там. Разоблачал-разоблачал, пока не разворотил все, не разнес по камушку.

Ни града отчего, ни веси, к пуповине привязанной. Ни адреса. /Помните? «Мой адрес — Советский Союз»./ А кухня? кухня? Где уж ныне кухня моя стародавняя? Маленькая, спокойная, рассчитанная на пару-тройку слов свободных, разоблачительных. В чужой стороне, в запредельном государстве обретается кухня моя. А те, кто собирался в ней втихую, по-добрососедски, раскиданы по разные берега мирового океана и копят старательно доллары, чтобы, оплатив импортные визы, вновь потолкаться на прежней своей жилплощади, туристического соблазна ради. Вдохнуть дым Отечества, горький, прекрасный и как встарь чадливый от пригоревшего масла. И ностальгически вспомнить: а чего я хотел? Платить деньги за посещение собственной квартиры? Нет, не этого я хотел. Да практически и ничего не хотел. Пару-тройку слов свободных хотел, разоблачительных. Хотел как лучше. А вышло — как всегда. И разоблачать некого.

ПОСЛЕДНЯЯ ОСТАНОВКА

В коридоре толпились голые люди. Мужчины и женщины. Тусклая лампочка высвечивала обморочные лица, скамейку паркового типа у стены, металлический кассовый аппарат на треножнике и высокий стул подле него.
— Чего они тянут? — волновались люди.
Из двери с табличкой «Приемный покой» вышла миловидная женщина в белом халате, под которым проглядывали джинсовые брюки.
— Кто на очередь, прошу в очередь.
Повертела круглое сиденье по оси и вскинула себя на стул, чтобы вровень быть с кассовым аппаратом. Кнопочки с циферками под пальчиками, штырек для наколки входных билетиков сбоку. Люди в коридоре молча выстраивались в очередь, старались не соприкасаться друг с другом.

— Кто у нас первый будет на прием?
— Я… Я… — поспешно отозвался толстячок с лысиной во всю голову, оторвавшись от разговора по мобильнику.
— Ваш билет…
— Простите, — толстячок перекрылся руками. — Сами видите…

Он конфузливо переминался у треножника с кассой, мелко подрагивал.
— Сама вижу, — согласилась кассирша, — сама и учту.
Пробежала пальчиками по кнопочкам, крутанула ручку сбоку от кассы, вытащила бумажный прямоугольник, наколола отрывной талон на иглу, а билет в приемный покой протянула толстячку.
— Можно пройти? — просительно посмотрел он на кассиршу.
— Идите, идите, не задерживайте. Кто на очереди?
— Я! Я! — послышалось издали.

В конце коридора выявилась фигура мощного человека лет сорока.
— Куда вы? Вас тут не было в наличии! — занервничали голые люди.
— Я! Я первый, — говорил он скороговоркой, и столь же быстро шел к кассе.
Дошел до кассы, выхватил у кассирши билет в приемный покой и рванул в приоткрытую дверь.
— А я? Я! — волновался толстячок.

— Вы на очереди. Ждите… Считайте, что это последняя остановка перед бессмертием, — пояснила кассирша. И, затянув поясок белого халата, ушла следом за мощным человеком.
— А я? Я! — канючил толстячок.
— Все там будем, — сказала ему дородная тетка с черной родинкой, размером с горошину, на левой груди. — А пока устраивайтесь поудобнее, передохнем.
— Вот всегда так, — заметил толстячок, проходя к парковой скамеечке. — Живешь-живешь, и вечно тебя опережают.

— Даже в смерти, — согласилась дородная тетка, усаживаясь рядом с ним. — Хотя и на том свете жизнь не в грусть. Там тебе… Впрочем, это надо увидеть. Там тебе захочется чаю. На, бери без отказа! Чистая роса! Захочется…
— Кайфа… неземного, — протянул толстячок, поигрывая мобильником.
— Алкоголя, даже потустороннего, не держим. Но! — игриво приподняла пальчик. — Опять-таки росой угостим, однако не простой, с начинкой из райских цветочков. И кайфуй без вреда для окружающих.

— А девочки?
— Расшалился, дружок! — рассмеялась тетка. — Сначала попробуй меня, я тоже с начинкой — в райский кайф, без вреда для окружающих. А на закусь…
— Девочки? Те, что помоложе?
— А яйцеклеток от них не хочешь взамен? Только это в наличии и осталось. А девочки в расход пущены! Запамятовал, дружок, от тряски мозгов?
— Но на том свете…
— Девственность восстанавливается, да. Но все остальное — голый воздух.

— Как?
— А так! Взгляни…
Он и взглянул. Дюжий санитар тащил на веревке по коридору женскую голову, другой волок связку из рук и ног.
У парковой скамейки голова задергалась, зашаркала носиком, выгадывая знакомый запах, с усилием открыла глаза.
— Милый! Милый!
— Где твои прелести? — вздрогнул, узнавая, толстячок.
— Руки сзади, ноги сзади. Не видишь? Тащат на буксире.
— А тело?
— На теле был пояс смертницы. Сам примерял: здесь не жмет, там не выпячивает…

— Молчи, дура!
Толстячок поспешно набрал номер телефона на мобильнике. Нажал кнопку. Голова и задымила, хотя взрыва не последовало.
Из приемного покоя вышли охранники.
— Жив еще? — спросили у толстячка.
— Еще дышит, пусть и в коме, — ответила за него женщина. — Видите, — указала на мобильник. — К жизни возвращается.
— Мы его к жизни вернем основательно! — сказали охранники. И по бокам, по бокам толстячку, чтобы осознал, на каком свете находится. — На выход!
— С вещами? — испуганно спросил он, смущаясь своего голого вида.
— Мы тебя там приоденем! По последнему крику тюремной моды.

ГРИМАСЫ И ПЕГАСЫ

Израиль — страна репатриантов. И страна абсорбции. Здесь каждого абсорбируют. А неудачников переквалифицируют хоть в кого. Причем, пути переквалификации неисповедимы. Можешь стать ненароком даже членом парламента. Но чаще поднимаешься только до уровня простого члена сообщества себе подобных, чтобы потом на досуге, ближе к пенсии, подсоблять мне в пополнении сюжетов для ностальгушек. Как это делает в отключке от своего основного занятия бывший мелкий вор в законе, ныне новый репатриант Кеша Голодушкин.

I. Солдат-надомник

Когда Кеша служил ездовым-резервистом на израильской армейской почте, он откликнулся на газетное объявление: «Требуется солдат-надомник». И пришел по адресу. С американской автоматической винтовкой М-16.
— Автомат к бою готов? — спросил у него наниматель.
— Всегда готов!
— Тогда стреляй.
— Куда?
— В меня.
— Зачем?
— Жизнь штука сложная. Пегасы и гримасы. И прибамбасы... Я решил покончить с собой.
Кеша и стрельнул. А потом подумал: кто же теперь платить будет? Самоубийца? Ну и люди!.. Все на халяву да на халяву.

II. Боксер-спаситель

Однажды Кеша, попав по недомыслию за небольшие деньги на ринг в качестве боксера-профессионала, предотвратил политическое убийство. По истечении третьей минуты первого раунда, под звон гонга, должен был состояться заказной выстрел из пистолета, не услышанный, разумеется, болельщиками. Звон гонга — он дай Бог, какой звучный, любой выстрел перекроет.

По задумке заказчиков убийства, их политический противник, восседающий в роли почетного гостя за судейским столом, вынужден был получить пулю прямо в лоб и рухнуть на пол. Но не получил и не рухнул. Благодаря Кеше Голодушкину, переквалифицированному в боксеры. Дело в том, что Кеша из-за незнания скрытых механизмов профессионального бокса нокаутировал своего соперника в первом раунде, за десять секунд до обусловленного тайным соглашением удара гонга и синхронного с ним выстрела. В результате преждевременного нокаута удара гонга не последовало. Не последовало и пули в лоб политического противника. Он остался жив. И сегодня вытворяет такое, что Кеше Голодушкину, право, совестно за досрочный нокаут.

III. Дегустация — мать порядка.

Кеша устроился дегустатором на винно-водочное предприятие. По рекомендации подполковника Васеньки, прозвучавшей вполне комплиментарно: «Сорок чистых градусов от двадцати крепленных он завсегда отличит, попробовав».

Вот Кеша и отличал градусы. На работе. В белом халате. В ухоженном кабинете.
Однажды пьющая Франция заказала Кешиному винно-водочному учреждению партию выпивки в коллекционной посуде. Количество? Еще то количество бутылок — сдохнешь, пока сосчитаешь!

Как такое количество продегустировать в одиночку, не пригласив специалистов-собутыльников за компанию? И пригласил. И продегустировал с ними. Теперь пустые бутылки некуда посылать. Кешу и его компанию — есть куда. Туда, во всяком случае, добровольцами не ходят.

Но как оплатить неустойку за недоставленный товар? Под белую горячку выяснилось, что это — проблема только для израильских предпринимателей. Для Кеши и его компании вся эта проблема решалась просто. Решалась и, самое удивительное, — решилась. По предложению Кеши бутылки сдали и расплатились. Но следует уточнить — сдали в антикварный магазин.

IV. Держись, Пегаска, уши оторвут!

Когда Кеша по глупости задумал стать писателем, он поинтересовался у одного из героев моих ностальгушек Фони Непутево-Русского, поэта и полицейского:
— А что за это дают?

— Нобелевскую премию, — отшутился непризнанный на Парнасе Фоня, не получивший за свои стихотворные опусы даже от Пегаса уши, не то, что денежное возмещение за моральный ущерб от писания.

Кеша усек про Нобелевскую премию, равную почти миллиону долларов. Той сумме, которой ему не доставало для полного счастья в отдельно взятой стране. И написал первое литературное произведение: заявку на выделение Нобелевской премии.

И что? Заявку послал в благословенную заграницу. Ответ из-за границы не заставил себя ждать. «Вас уже рассматривают на присуждение Нобелевской премии», — прочитал Кеша про себя на неведомом, но вполне родном по приятности содержания языке.
— Меня уже рассматривают! — радовался вслух Кеша Голодушкин, плодя завидки среди израильских литераторов. И среди Фони Непутево-Русского тоже.

Хотя, если честно признаться, его тоже рассматривали в этот напряженный момент жизни. Правда, не в Нобелевском комитете. Бери ниже. В рентгеновском кабинете. На предмет обнаружения проглоченного в порыве творческого состязания с Пушкиным куриного пера.

V. Каков уклон — таков резон

Кеша шел по жизни с уклоном в сорок градусов. Под этим уклоном он стал выходить в люди и в Израиле. Под этим уклоном его и выдвинули в предвыборный штаб одной из многочисленных партий.

— А деньги за работу? — поинтересовался Кеша. — Мне скучно пропагандировать без премиальных.
— Деньги — потом. Ты нам выборы выиграй, получишь и деньги. Когда у нас объявится касса.
— В энтом разе, — сказал Кеша, — выигрывайте самостоятельно, а я буду за вас пропагандировать после выборов. Когда у вас появятся деньги.
Можете не беспокоиться, эта безденежная партия никаких выборов не выиграет и не свернет Кешу с магистрального пути: его уклон — 40°, и ни на градус больше.

VI. Мафиозные штучки

Кеше Голодушкину предложили возглавить русскую мафию. В Израиле.
Он отказался: «В Израиле не могу».
— Чего так? Типа патриотизм заел?
— Меня тут каждая собака знает.
— Подфартило с популярностью в мире животных. Ну и что?

— Поясню. Каждая собака признает меня здесь за своего, за еврея. А вы мне... мафия... русская... Мафия, кстати, в переводе с иврита — пекарня. Представляете, какими пирожками с капустой будет от меня пахнуть, если я возглавлю вашу мафию-пекарню? Собаки принюхаются... И сразу брехать начнут о моей скрытой некошерности: тут русский дух, — будут брехать, — тут Русью пахнет! Отсюда, господа хорошие, постановим на стрелке так: в директоры вашего хлебо-булочного комбината я согласен переквалифицироваться. Но предложите мне возглавить мафию другую, еврейскую по духу и существу. Тогда и заладятся между нами отношения. Тогда и покорешуем.

Однако еврейскую мафию Кеше Голодушкину не предложили. И без него в Израиле немало охотников печь пироги с капустой. И при этом без заметного для сторожевых псов запашка, который, вполне возможно, на доисторической родине и до Киева доведет, а в Израиле... Ох, не ходите, звери, в Африку гулять.

Иерусалим, 2011 г.