ШАМПИНЬОНЫ ИЗ-ПОД АСФАЛЬТА

ШАМПИНЬОНЫ ИЗ-ПОД АСФАЛЬТА

На вопросы отвечает Александр КАНЕВСКИЙ

Говоря об эмиграции, мы употребляем самые различные эпитеты — удачная, неудачная, счастливая, драматическая... Но "смешная" применительно к столь серьезному событию до сих пор слышать не приходилось. Когда находишься на изломе судьбы, тут не до смеха. Однако сказал же американский писатель и композитор Нед Рорем, что видеть две стороны медали, черную и белую, — участь обычного человека, а юмористу дано видеть еще и третью сторону — смешную, которая присутствует в каждом явлении...
В общем, нет ничего особо удивительного в том, что Александр Каневский, писатель, драматург, автор многочисленных фельетонов и концертных реприз, считающий себя шутом и пересмешником (одна из его книг так и называется "Смейся, паяц"), начало своей репатриации связывает не с трудностями абсорбции, а с забавными, почти анекдотическими воспоминаниями...

— Впервые я приехал в Израиль в составе российской писательской делегации в 1989 году, — рассказывает Каневский. — Жадно оглядывался по сторонам — идея отъезда в Израиль уже витала над нашей семьей, и эта двухнедельная поездка была чем-то вроде разведки боем. То, что увидел, меня мало вдохновляло. Ландшафт непривычный, архитектура довольно примитивная, улицы, мягко говоря, не очень прибранные, жара адская, вокруг арабы, ортодоксальные евреи в их странных одеждах... Нет, сказал я себе, это антимоя страна. Даже запретил печатать в одном не самом грамотном издании мои рассказы. В общем, некоторое время пребывал в достаточно унылом настроении... А потом меня повезли в Нетанию, и передо мной открылась совсем другая картина. Я увидел беззаботных людей в кафе и ресторанчиках, они не спешно потягивали вино, явно наслаждаясь морем, солнцем, самим своим существованием. Вот это по мне, мысленно воскликнул я, это же мой любимый образ жизни! В общем, я стал на все смотреть иными глазами. Впечатления изменили знак — минусы превратились в плюсы.

— Иными словами, судьбу вашей репатриации, можно сказать, решили ресторанчики в Нетании...
— Не только они. Меня очень беспокоило, что я уже в том возрасте, когда по-настоящему выучить новый язык нереально. А как жить в стране, не зная ее языка, да еще писателю?! И вот как-то иду по рынку Кармель. Продавец-грузин громко рекламирует по-русски свой товар. Подхожу. Разговорились. На вопрос, как ему живется, он весело ответил: "Мои дела идут хорошо. Я здесь уже 17 лет. Иврит не получается, зато русский выучил"... Отошел я от него озадаченный... Как интересно, думаю… Потом в центре Тель-Авива услышал, как возмущалась женщина: "У третьего человека спрашиваю дорогу — ни один не знает русского". Ура! — мысленно воскликнул я. — Если в Израиле вызывает удивление то, что люди не знают русского, значит я здесь не пропаду даже если с языком не сложится. У меня будет своя аудитория! А вот еще зарисовка из того времени, — продолжает Каневский. — Идет навстречу человек, сердито ругается матом. Вдруг замечает меня, делает благостное лицо и вежливо раскланивается: "Шабат шалом!"… В общем, стало мне понятно, что со смешным в моей новой жизни тоже проблем не будет. Летом 1990 года я с женой, сыном, дочерью, тремя внуками, тремя собаками и несколькими чемоданами прибыл в Израиль на ПМЖ.

— Саша, — спрашиваю, — вы по жизни веселый человек?
Отвечает как истинный еврей:
— А где вы видели веселого юмориста? Нет, я очень грустный. Наш национальный смех вообще грустноглазый. Но с детства, уж не знаю почему, всегда и во всем прежде всего замечал абсурдное, нелепое, забавное, даже в ситуациях трагических. Наверное, у меня мозги набекрень. Я был еще совсем маленьким, когда умер мой дед. В доме траур. На столе гроб с покойным. Бабушка плачет. Приходит родственник Рома. Бабушка бросается к нему с причитаниями, он гладит ее по плечу, утешает: "Ну, что делать? Бывает". На всю жизнь запомнил...

— И все же, Саша, что подтолкнуло вас, материально обеспеченного человека, писателя, чьи книги издавались одна за другой, а пьесы репетировались по всей стране, вдруг все бросить и уехать из с трудом завоеванной Москвы в полную неизвестность? Была дополнительная причина, помимо тех, что подняли Большую алию: антисемитизм, разруха, страх перед голодом?
— Нет, антисемитизма я не боялся. К этому мы люди привычные. Ходил с монтировкой по Москве, случись что — пустил бы ее в ход. О голоде в то время тоже не думал. Жил вполне благополучно. У меня был замечательный дом, друзья, с которыми и не думал никогда, что придется расстаться...

— А кто был ваш ближний круг?
— Многие хорошие люди... Горин, Арканов, Никитины, певица Жанна Бичевская, Успенский... Для них стало настоящим шоком, когда они узнали, что уезжаю... Таня Никитина все допытывалась: "Как можно вот так, в один миг, все отрезать?" Я пытался объяснить: мол не могу жить без завтра... — Каневский помолчал, задумавшись, потом сказал: — Может быть, если бы Горбачев, с которым, я, как и многие другие, связывал определенные надежды, обратился тогда к евреям, сидящим на чемоданах, с призывом: "Не уезжайте, вы здесь нужны", как это сделал Ярузельский в Польше, не исключено, остался бы. Но этого не произошло. Да и моя жена Майя подливала масла в огонь: "Ты же патологически самолюбивый человек, как ты можешь жить в стране, которая тебя не любит?"…

— Но многие творческие люди уезжали в Америку, понимая, что в огромной стране можно скорее восстановить свой статус, чем под жарким солнцем маленького Израиля… У вас не было мысли об эмиграции в Штаты?
— У меня была реальная возможность остаться там. Все в том же 1989 году Ролан Быков, Эльдар Рязанов и мы с моим братом Леней побывали в Америке. На русскоязычной радиостанции мне предложили вести отдел юмора, даже определили зарплату — на первых порах 30 тысяч в год. Сережа Довлатов говорил: "Зачем тебе возвращаться? Ты уже здесь, в Америке! Семью заберешь при помощи Красного Креста. Через год будешь получать 50 тысяч"... Нет, не соглашался я, у меня не хватит времени, чтобы завоевать эту страну. Сейчас работа вроде есть, завтра ее может не быть, и что тогда делать? Не могу же я петь "Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой"...

— Вы быстро приняли Израиль?
— Довольно быстро. Даже помню момент, когда это произошло. До того я, как и многие репатрианты, говоря "у нас", имел в виду Россию. А произошло вот что... Собственно, ничего особенного, но я вдруг почувствовал, что бесповоротно оторвался от прошлой жизни. Вскоре после того как стал выходить журнал "Балаган", я поехал по издательским делам в Киев, мой родной город, затем в Москву. Со мной был издатель, в Израиле он жил давно, но русский язык помнил. К слову, потом он меня обобрал и умотал в Америку. Но тогда у нас были большие совместные планы. Как-то в Киеве мы с ним зашли в универмаг "Украина". Очередь там стояла вдоль лестниц чуть ли не с первого до последнего этажа, такая бесконечная покорная очередь. Ватик полюбопытствовал: "За чем это они?" Оказалось, за электрическими лампочками. Заинтригованный ватик спросил: "А почему они так любят лампочки?" Что было ответить! С грустью и жалостью смотрел я на бывших соотечественников: что их ждет?.. В Москве я побывал в гостях у Пахмутовой и Добронравова. Принимали по высшему разряду. Оказалось, в Москве все есть, вплоть до черной икры. Поделился с Добронравовым своим удивлением и услышал: "Знал бы ты, на какие унижения я шел, чтобы собрать этот стол!"… Тогда, в начале девяностых, у людей было ощущение полного развала всего. И дело не только в материальных трудностях — атмосферу пронизывали разобщение и страх. Это была уже совершенно чужая для меня страна. Словом, когда я поднялся по трапу самолета и услышал "шалом", с облегчением почувствовал, что лечу домой...

— Но дома ведь тоже не все было слава Богу.
— Да... Тем не менее, впервые за всю жизнь у меня была своя собственная страна. И даже если кто-то видел во мне чужака, я сам так не считал. Очень забавная случилась у меня встреча с журналистом Яроном Лондоном. Я в то время о нем даже не слышал. Это потом мне объяснили, что он в первых рядах израильской журналистики... Лондон попросил дать ему интервью. С первой минуты он буквально набросился на меня: "Ата мишуга? Чего ты приехал? Я о тебе все знаю: ты имел там высокий статус, у тебя был свой театр, газеты, ты был знаменит. А кем ты, без иврита, без английского, будешь здесь? Я отвечу за тебя, почему ты приехал. Ты думал, что сюда репатриировались евреи элиты? Тебя ждет очень большое разочарование. Ну, скажи, на что ты рассчитываешь?"… Свой ответ я начал издалека: "Когда мы жили в Киеве, у нас во дворе росли шампиньоны. Жена их жарила, было очень вкусно. Потом дворик заасфальтировали, с шампиньонами пришлось распрощаться. А через какое-то время возвращаюсь из командировки, смотрю — на столе явно наши дворовые шампиньоны... Спрашиваю, откуда. Сын говорит: а они пробились сквозь асфальт. Так вот... Мы как шампиньоны. Это очень упорный гриб"... Ярону Лондону очень понравилась моя притча.

— Судя по тому, что вы успели сделать за двадцать лет жизни в Израиле, иллюстрация к притче налицо. Даже сложно сказать, чем вы не занимались за эти годы: издавали газету "Неправда", журналы "Балаган" и "Балагаша", кажется, девять книг написали...
— Десять, — поправляет Каневский.

— Плюс грандиозные фестивали смеха, театр "Какаду", Центр юмора. Утрата этого Центра для меня лично — особая печаль. Центр возник, как оазис, посреди замусоренной старой тель-авивской таханы мерказит. Чудесно декорированное помещение на два этажа с барельефами ваших друзей — талантливых художников, мужа и жены Кармелли... Там была особая атмосфера, привлекавшая творческих людей и гостей страны... Но почти все ваши прекрасные начинания в конечном счете имели тяжелые последствия. Так, издатель "Балагана" обманул вас и сбежал. Центр юмора отобрали, безжалостно разрушили, отдали под полицейский участок, еще и счета вам предъявляли за какие-то мифические долги... Насколько помню, было еще немало разочарований. Вы все это с удивительной стойкостью переносили. Едва оправившись от очередной истории, бросались осуществлять новую идею... Как удавалось не терять присутствия духа, не впасть в депрессию?
— Да, все это было нелегко пережить. Тот же "Балаган" лопнул, когда журнал был в самом зените. На него подписывались читатели в Америке, Канаде, Бельгии, Англии, даже в Японии. Как-то я получил из Японии чек и письмо такого содержания: "Честное слово, у нас тоже есть евреи. Зай гезунд!". И вдруг нет журнала, нет издателя… Прихожу утром в редакцию — двери заперты. Было от чего прийти в отчаянье. Но я, понимаете ли, привык держать удар. Жизнь в Союзе, особенно в киевский период, хорошенько закалила. Меня начали закалять сразу же после окончания школы, которую я закончил с золотой медалью. В Киевский университет не приняли, хотя золотая медаль давала право на зачисление без экзаменов. Я никак не мог смириться с такой несправедливостью. Мой друг, отец которого работал в ЦК, помог мне устроить встречу с проректором университета, которому я по молодости лет хотел задать наивный вопрос: почему меня не приняли? Проректор, барбос со щеками на плечах, посмотрел мои документы и сказал на украинском: "Что ж, будете свою медаль внукам показывать. В наш университет вас не примут". Кровь у меня отлила от лица. У "барбоса" на столе стояла тяжелая мраморная пепельница, я схватил ее и бросил ему в рожу. По касательной она задела ему ухо, полилась кровь. Вызвали милицию. Я мог загреметь в тюрьму надолго. Спас высокопоставленный отец друга. Университет был моей первой встречей с антисемитизмом. Потом я таким встречам потерял счет. Рассыпали наборы книг, уже готовых к печати, снимали спектакли, которые с аншлагом шли в более чем ста театрах страны... Убивали именно за успех. Но я не сдавался. И книги в конце концов выходили — мной издано 22 книги. Некоторые спектакли и мюзиклы удавалось восстановить... А в годы перед отъездом у меня в Москве был свой театр. Я стал лауреатом многих международных премий, так сказать, признанным мэтром. Но какой путь пришлось пройти! Так что в Израиле я ничему не удивлялся и ни от чего не падал в обморок. Уяснил для себя: жизнь репатрианта-эмигранта состоит здесь из трех этапов. Первый — ощущение, что ты на курорте. Второй — сплошной негатив и разочарование. И третий — трезвая адаптация к реальности. Я прошел все этапы.

— Саша, у вас в нынешнем году был юбилейный день рождения и 20 лет репатриации. Как вы воспринимаете эти даты?
— Во-первых, у меня в этом году был обычный день рождения. Бенефис же был устроен в честь выхода в свет в 2010 году двух книг — "Идущие на смех" и "Кровавая Мэри", моя первая попытка написания детектива. А вообще я не люблю юбилеи. О возрасте стараюсь не думать. Итоги, во всяком случае, не подвожу. А что касается 20-летия алии... Это непростая и очень интересная часть моей жизни. Были невыносимо горькие потери, но были и обретения. Я считаю, что прожил эти годы достойно и кое-что сделал. Наверное, можно было сделать лучше и больше, но лучшему и большему предела нет. Я в гармонии с собой. Со мной рядом близкие люди, у меня есть дети, внуки, которых я обожаю, брат, которым горжусь. Недавно на его день рождения я написал такие стихи:

Виски седые,
валидол в кармане,
и без очков читаешь невпопад.
Но это только простаков обманет:
пока я жив, ты вечный младший брат.
С тобой прогарцевали мы по жизни,
то разъезжаясь, то съезжаясь вновь.
В социализме и в капитализме
не растерявши братскую любовь"...

И так далее... Мой младший брат — особый подарок судьбы.

— Саша, вы недавно впервые издали подборку стихов — в основном посвящения близким и друзьям. Собираетесь публиковать и другие поэтические сочинения?
— Нет, у меня иные планы. Хочу вернуться к тому, с чего начинал писательскую карьеру, — к эстраде. Эстрада — моя первая любовь. Жанр предельно лаконичный, но по густоте заложенных мыслей никакой другой не сравнится с ним. Я изменял эстраде с прозой, с театром, даже с балетом на льду и мультфильмами. И вот после многих десятилетий возвращаюсь к истокам — работаю над сборником "Мои эстрадости". В общем, как сказано в одном моем стихотворении,

Я годы погонял: скорей, скорей!
И мчался вверх по лестнице долгов...
Я приобрел там преданных друзей
И еще больше преданных врагов.
И вот, когда бы стричь проценты,
Когда б сидеть и греться у причала,
Как памятник, слетевший с постамента,
Я начинаю жизнь свою сначала...
— Саша, пусть у вас будет бесконечное множество новых начал и возвращений к старым! Спасибо за беседу.

Предлагаем вашему вниманию несколько рассказов из книги Александра Каневского "Идущие на смех"


АНЕКДОТ
Поужинали, посмотрели телевизор. попили чаю. Гостья не уходила. Сидели молча.
— Хотите анекдот? — предложила дочь и стала рассказывать. — Жил человек, имел дом, жену и детей. Надоело ему на Земле, захотелось в космос. Он построил за домом ракету, влез в нее, поджег пороховой заряд. Ракета взлетела и упала. Человек потерял сознание. Очнувшись, он решил. что это уже другая планета. Встал, огляделся. Увидел дом. очень похожий на тот, который он оставил на Земле. Из дома вышла женщина, очень похожая на его жену, выбежали дети. похожие на его детей. Ему предложили войти, перевязали ушибы.
Он остался в этой семье, в этом доме и прожил до старости. Все было бы хорошо, но до конца дней своих он тосковал по той женщине, которую оставил на Земле...
Посмеялись. Потом снова помолчали.
"Этот анекдот про меня. — думал хозяин. — Я все еще тоскую по другой женщине".
"Этот анекдот про меня, — думала его жена. — Я живу с ним, но знаю. что он тоскует по другой".
"Это про меня, — думала гостья. — Я все еще жду, что он вернется".
Стали прощаться.
— В следующую субботу мы тебя опять ждем, — предупредила гостью хозяйка. — Придешь? — спросила она с тайной надеждой, что та вдруг ответит отказом.
— Спасибо, приду, — ответила гостья, презирая себя за безволие.
Мужчина молчал.
Дверь хлопнула.
— Ушла, — виновато проговорила жена. И робко предложила: — Пойдем спать?
— Пойдем, — покорно согласился муж.


ОН И ОНА
Он был юн и безрассуден. Она — молода и прекрасна. В нем кипела кровь. Она мечтала о принце. Он увидел ее. Она увидела его. И пришла любовь.
Целый год они были счастливы. Вместе ели, вместе спали, вместе по утрам плавали в реке. Они не верили в Бога, но тайком молили его продлить это счастье до конца их жизни.
Но однажды он обидел ее. Она в ответ обидела его. Он хлопнул дверью. Она, вслед ему. разбила об эту дверь тарелку. И пришла ненависть. Она написала жалобу в его дирекцию. Он оскорбил ее прилюдно. Она вывезла из квартиры свои вещи. Он повесил объявление о продаже квартиры. Она назло ему вышла замуж. Он назло ей женился.
Они вили новые гнезда, растили детей, устраивали семейные вечеринки, ездили за границу, имели любовников и любовниц, благоустраивали свои дачи. оздоравливали там внуков...
И пришла старость.
Она страдала от ревматизма. Он сдавал анализы. Она возмущалась маленькой пенсией. Он писал жалобы на соседей. Она осуждала молодое поколение. Он протестовал против рока... И только во время мучительных бессонниц, оба вспоминали то единственное, что явилось оправданием их прихода на эту Землю — вспоминали свою Любовь. И вспыхивал румянец на увядших щеках, и синхронно стучали их сердца, и тянулись руки друг к Другу... но все это уже в разных постелях, в разных городах, в разных жизнях.


КОЛЫБЕЛЬНАЯ
...Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю...
Баю-баю, баю-бай,
Поскорее засыпай...
Спи, моя маленькая девочка!.. Пусть тебе приснится твой старый плюшевый зайчик, которому ты подрисовала усы. и он стал похож на грузина... Пусть веселый разноцветный попугай влетит из твоего детства в твой сон и обляпает тебя своей радугой. Пусть сердитый серый волк примчится к тебе утром и унесет тебя к себе. И папа будет счастлив.
— Счастлив?
— Да. Потому что когда ты миришься с мужем, папа очень радуется. Но и немножко радуется, когда ты с ним ссоришься.
— Почему?
— Потому что тогда ты идешь не к подругам, не к маме в ее новую семью, а прибегаешь в нашу старую, запущенную квартиру, ложишься на свою маленькую тахтушку и слушаешь песенку, которую я пел тебе в твоем детстве:
Баю-баю, баю-бай,
Поскорее засыпай...
Придет серенький волчок
И ухватит за бочок...
— Папа, а он точно придет?
— Конечно. Это только женщины уходят, а мужчины возвращаются. Придет твой волк и заберет тебя. И я опять буду молить Бога, чтобы у вас не было ссор, и тайком надеяться на одну, не серьезную, самую маленькую, потому что тогда ты снова прибежишь к папе, и я спою тебе твою любимую песенку:
Баю-баю, баю-бай
Поскорее засыпай!
Спи, моя взрослая маленькая девочка. Спи!..
Инна СТЕССЕЛЬ. "Новости недели" — "Континент"