ПОЭТИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Наум Сагаловский – известный писатель, один из выдающихся поэтов и прозаиков "третьей эмиграции", бывший киевлянин, живёт в районе Чикаго с 1979-го года. Автор нескольких сборников стихов и многочисленных публикаций в русскоязычных изданиях разных стран. Стихи Сагаловского включены в ряд антологий русской поэзии. На этой литературной странице мы с радостью предоставляем любителям поэзии возможность прочесть его новые стихотворения.
Книги Наума Сагаловского можно заказать на сайте Amazon.com (поиск: Books/Naum Sagalovsky).
Семен Каминский, newproza@gmail.com
_________________
Наум САГАЛОВСКИЙ
* * *
Уносятся годы, на ладан дыша,
уже не к веселью стремится душа -
к покою хотя бы,
слова расточаются по мелочам,
и птицы, увы, не поют по ночам,
но квакают жабы.
Но квакают жабы, сойдясь в хоровод,
их крики мой голос уже не прорвёт,
как воды - плотину,
а немощи тело берут на испуг,
и денно и нощно забвенья паук
плетёт паутину.
Плетёт паутину, дремучую сеть,
в которой я буду однажды висеть,
забытый навеки,
и будут под сетью изюм, курага,
малиновый звон, в киселе берега,
молочные реки.
Молочные реки, в них рыба форель,
и солнце сияет, и месяц апрель
приносит прохладу,
и девочка в белом, как ангел с небес,
идёт по бескрайнему полю чудес,
по вешнему саду.
По вешнему саду идёт, не спеша,
и сердце замрёт, и умчится душа
вдогонку за нею,
вдоль вечно-зелёных уснувших аллей,
за детством, за юностью бедной моей,
за жизнью моею.
За жизнью моею, за край тишины,
за солнечный круг, там уже не нужны
прогнозы погоды,
там горе - не горе, беда - не беда,
там дремлют усталые души. Туда
уносятся годы...
СМЕРТЬ ПОЭТА
Умирает бедный Пушкин, тяжко раненный в живот,
он лежит, укрытый пледом, на продавленном диване,
а на Мойке, у подъезда - дети, барышни, крестьяне,
филера, студенты, бляди - трудовой, простой народ.
Между тем, в своей квартире арестован Жорж Дантес,
он уже часов шестнадцать не вылазит из кутузки
и барону Геккерену пишет письма по-французски -
мол, давай, спасай, папаша, раз я в это дело влез.
У барона Геккерена тоже мутно на душе -
знает, сука, что придётся уезжать к себе в Гаагу,
снимут с должности посольской, отберут камзол и шпагу
и зашлют куда подальше второсортным атташе.
А Наталья Николавна от забот едва жива -
в доме денег ни копейки, только брошки да серёжки,
благоверному всё хуже - где б достать ему морошки?
Боже мой, ещё немного - и она уже вдова.
Николай по кличке Первый, Государь всея Руси,
генералу Бенкендорфу говорит, что третий - лишний.
Впрочем, жаль невинных деток, - сжалься, Господи Всевышний,
душу бедного пиита упокой и вознеси.
"Пал поэт, невольник чести, оклеветанный молвой!" -
плачет горькими слезами некий гвардии поручик,
молодой певец печали, в тёмном царстве - света лучик,
сам убитый на дуэли, но тогда ещё - живой...
Вот и умер бедный Пушкин. Время знай себе течёт.
Где кому какая слава - не дано нам знать заране.
Но навеки остаются дети, барышни, крестьяне,
филера, студенты, бляди - трудовой, простой народ.
* * *
Яну Торчинскому, посмертно
Как целую флотилию в-сердцах пущу ко дну,
ещё одну фамилию в блокноте зачеркну.
Живёшь с утехой сладкою, что, мол, не мой черёд,
а смерть придёт украдкою и друга отберёт,
дорога жизни скользкая расколется по шву,
и надо ль знать, на сколько я тебя переживу?..
Мы тоже были молоды, противились беде,
когда серпы и молоты держали нас в узде,
но мы руками слабыми ничьих мостов не жгли -
хореями и ямбами спасались, как могли...
Прощай. Дела окончены. Всё тихо, как в раю.
И я тут у обочины немного постою.
В пыли, в дыму и копоти умчались годы вдаль.
О, как мне жаль их, Господи! О Господи, как жаль...
ТРЁХ ЖЕНЩИН ЛЮБИЛ Я КОГДА-ТО
На старости лет, виновато,
скажу я, себе не в укор -
трёх женщин любил я когда-то,
а может, люблю до сих пор...
Был молод и жил по указке,
не знал ни ОВИРа, ни виз,
и в городе Новочеркасске
науку и пряники грыз.
Ах, годы мои боевые,
экзамены, дым папирос,
сортиры мои дворовые
в жестокий крещенский мороз,
советское время сырое,
провинция, пища богов!
На первое - суп, на второе -
котлеты с эпитетом "гов."...
Но что мне превратности быта,
и мерзость, и власть, и жлобьё?
Изольда, Лючия, Лолита
заполнили сердце моё.
Виновник тройного романа,
я молча страдал, а они
со мной говорили с экрана
в те давние хмурые дни.
Те дни пронеслись чередою,
морозы сменял суховей.
Изольда ушла молодою
из жизни своей и моей.
Негаданно, без предисловий
ступила сама за порог -
Господь от несчастных любовей
навряд ли кого уберёг...
И память тревожил в ночи я,
котлы и турбины гоня...
Лолита, Изольда, Лючия
во сне согревали меня.
И снилась мне лиц вереница...
А я уже сдал сопромат
и мог бы по праву жениться,
но не был, конечно, женат -
голодный клиент общепита,
ваятель ночных Галатей...
Что ж, замуж умчалась Лолита,
потом нарожала детей.
И всё пребывало вначале,
и вдаль уходил окоём,
когда в городском кинозале
с Лючией мы были вдвоём.
Послушай, шептал я, ascolta,
останься ещё на часок!..
Лючия, Лолита, Изольда
текли, как сквозь пальцы песок.
Но время потерей чревато -
Лючию увёл матадор...
Трёх женщин любил я когда-то,
а может, люблю до сих пор.
Красивы, умны, знамениты -
на что им пустые слова?
Давно уже нет и Лолиты,
и только Лючия жива.
Меж молотом и наковальней
и я, и вошедшие в стих
три ангела юности дальней,
три призрачных счастья моих...
* * *
...А вечером ветер стучится в окно
и шепчет, что он прилетел издалёка,
что сам он не местный, а с юго-востока,
пора б ему, ветру, улечься давно,
но негде, не спать же ему под кустом!..
И я, сердобольный, усталому другу
дрожащей рукой открываю фрамугу,
и ветер, как пуля, врывается в дом
и мчит, моего не касаясь плеча,
в гостиную, в спальню, потом в кладовую,
с трудом залезает в трубу дымовую
и там затихает, о чём-то ворча...
А ночью в окне серебрится луна,
когда уже медленный дождик прокапал,
она, не спеша, опускается на пол
и дремлет, заботами утомлена.
Как славно, сквозь сон говорю я себе,
что беды сегодня прошли стороною,
душа не пропала, и рядом со мною -
луна на паркете и ветер в трубе...
* * *
...Благодарю тебя,
вечерний свет,
свет нежности,
любви
неутолённой,
прощальных слов,
слезы моей солёной,
упавшей
на холодный
парапет,
полоска
убегающего дня,
вот-вот она
сомкнётся
с горизонтом,
а что за ним -
Бог весть,
наверно, сон там
и тишина,
зовущая меня.
Как я мечтал
об этой тишине,
когда душа
безмолвно
липла
к строчке,
и Муза,
вся дрожа,
в ночной сорочке
свою ладонь
протягивала мне,
а жизнь вокруг
утихнуть не могла -
то гул войны,
то медный гром парада,
пел водопад,
гремела канонада,
и век двадцатый
бил в колокола...
Не уходи,
прошу,
пусть этот бред
мою
седую голову
остудит,
за всё,
что есть,
за всё,
чего не будет,
благодарю тебя,
вечерний свет.
* * *
Уплывают мои корабли,
я зову их - они безответны,
вероятно, попутные ветры
их из жизни моей унесли,
неизвестно, какого числа,
исчезают, маршрут их неведом,
"Счастье" скрылось за "Дружбою" следом,
вот уже и "Любовь" отплыла,
покидают меня, беглецы,
только память о них неизбежна.
И последний корабль "Надежда"
отдаёт потихоньку концы...
CHERCHEZ LA FEMME
Ищите Женщину! Она
живёт в душе мечтой хрустальной,
обворожительною тайной
со всех сторон окружена.
Ищите Женщину - затем,
что Ей однажды ночью лунной
предназначаются фортуной
слова заветные "Je t'aime".
Она неведома пока,
не появилась, не проснулась,
и к вам ещё не прикоснулась
Её горячая рука,
но в добрый день и в добрый час
любовь откроет семафоры,
пересекутся ваши взоры,
и вдруг Она узнает вас,
и вспыхнет вольтовой дугой
всё то, что тлело по наитью,
два сердца свяжет крепкой нитью,
до невозможности тугой,
а там... Не каждому дано,
нет ни злодея, ни героя.
Ищите Женщину! Её я
уже нашёл. Давным-давно...
MALINCONIA
...Конец мой будет будничен и прост:
устав от бесконечных траекторий,
я вдруг помру, и местный крематорий
устроит мне мой личный холокост,
и я сгорю на медленном огне,
жизнь, как стихи, закончится на точке,
а пепел в целлофановом кулёчке
моим друзьям напомнит обо мне...
О Господи, откуда эта чушь?
Пришедшая тоскливым воскресеньем,
она дождём навеяна осенним,
предвестником грядущих зимних стуж.
Сижу я, от печали сам не свой,
чего уж, право, плакаться в жилетку?
Перо в руке, листок бумаги в клетку,
и можно жить, пока ещё живой.
А если вдруг сломается перо
и жизнь ударит больно по затылку -
откупорю шампанского бутылку
иль перечту "Женитьбу Фигаро"...
* * *
Осенний полдень, призрак чуда,
придёт, леса озолотив,
и вдруг, неведомо откуда,
знакомый вырвется мотив
из лет, ушедших и забытых,
крест-накрест памятью забитых,
когда над нами свет не гас,
наивны были мы и юны,
и руки тёплые фортуны
в любви удерживали нас.
Он зазвучит, и перед взором,
уже разрушенный дотла,
предстанет грустный мир, в котором
когда-то молодость прошла,
душа наполнится тоскою,
слезой непрошенной мужскою
оплачет прошлые года,
и вновь припомнит, одинока,
друзей, покинувших до срока
маршрут, ведущий в никуда...
Не плачь, душа. О чём ты молишь,
на слёзы горькие щедра?
То не конец ещё, всего лишь
недолгой осени пора,
пора прощанья и прощенья,
разлук, и мук, и возвращенья,
но время слёзы укротит,
заблещет новая зарница,
и всё на свете возвратится!
И жаворонок прилетит.