Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

ОТ СОСТАВ�ТЕЛЯ
В изданиях «Медиагруппы Континент» уже публиковались писатели �лья Криштул и Али Алиев, поэтому я лишь кратко напомню нашему читателю их авторские резюме.
�лья Криштул из Москвы пишет юмористические рассказы, сценарии — по его сценариям было снято три художественных фильма.
Али Алиев — публицист, редактор, издатель, переводчик с немецкого, в настоящее время живет в Германии.
Семен Каминский, newproza@gmail.com
_____________________


�лья Криштул
ВЕЛ�КАЯ С�ЛА НАЦ�ОНАЛ�ЗМА

Ещё никогда евреи не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в квартире Димы Головкова. Надо сразу сказать, что в этот день Дима праздновал своё 50-летие, а сам он корнями уходил туда, откуда... В общем, был он еврей и черта его оседлости, уже c утра проведённая тёщей, белела где-то в дальнем углу комнаты, на расстоянии двух вытянутых рук от столов с запасами спиртного и закусками. Там, в этом углу, стоял колченогий стул, на котором Дима и сидел, печально наблюдая за происходящим. Вначале, конечно, он пытался возражать, на что тёща вскользь, но сурово заметила, что у них здесь не иудейская Пасха и, если Диме что-то не нравится, он может сложить свои вещи на этот дурацкий стул и идти к своему посольству, где его с удовольствием примут. Дима обиженно замолчал. Минуты через три он не выдержал и сказал, правда, какую-то фразу про антисемитизм, за что тёща до минимума уменьшила сферу его интересов. А гости уже собирались. Они шумно заходили, шумно отдавали пакеты с подарками Диминой жене, шутили, смеялись и ещё более шумно рассаживались. Дима безучастно смотрел на всё это, в его глазах плескалась боль всего Ближнего Востока, а губы беззвучно шевелились. Тёща, заметив это, сказала, что Дима за всю жизнь не прочёл ни одной строчки из Торы, что еврейских молитв он не знает, что с исторической родиной его связывает лишь исполнение в пьяном виде "Хавы Нагилы" да эти вечно печальные глаза, и праздник начался. Диме выдали немного салата и жёстко прервали его попытку прорваться к столам. В подавлении бунта активное участие принял Димин друг Андрианов, специально приглашённый в качестве казака-антисемита и имеющий большой опыт погромов в квартирах друзей-евреев. Вконец обидевшийся Дима затих в своём местечке, осознав, что это и есть маленькое еврейское счастье, а гости, наоборот, развеселились. После тостов за тёщу и жену пришло время песен. �сполняли в основном произведения разудалых русских композиторов Фельцмана, Френкеля и Фрадкина, казачий цикл Розенбаума и "Русское поле" из репертуара Кобзона. �ногда в этот ряд врывались песни, которые давно стали национальным достоянием России — "Сулико", "Четыре татарина" и "Хаз-Булат удалой". Вот во время исполнения последней и произошло то, чего так опасалась тёща. Одного из гостей, Савельева, так разжалобила фраза "Бедна сакля твоя...", что он расплакался и незаметно катнул Диме бутылку "Русской" водки. Женщины в это время находились на кухне, поэтому Дима подарок принял с благодарностью и залпом...
Когда через несколько минут тёща зашла в комнату, её взору предстала страшная картина. Дима с пустой бутылкой водки стоял на столе и пел "Хаву Нагилу". Вокруг плясали что-то похожее на кадриль гости, иногда подсказывая Диме слова и напоминая мелодию. Тёща попыталась пресечь эту наглую жидомасонскую выходку, но... Но её увлёк вихрь танца и спустя мгновение, заложив пальцы за несуществующую жилетку, она лихо дёргала ножками.
�змученные шумом соседи вызвали милицию часа через три. Зайдя в квартиру, милиция долго не могла понять, куда она попала. В большой комнате громко, на непонятном языке спорили мужчины в шляпах. "На иврите говорят", — сказал лейтенант Чернышов, знавший татарский. Ещё один мужчина — это был Андрианов — вырезал из газет шестиконечные звёзды и обклеивал ими стены. Откуда-то доносился голос тёщи — она обзванивала еврейские общины США и Канады, а из кухни лилась печальная песня на том же языке в исполнении женщин. На вопрос о документах, заданный главным милиционером, никто не ответил, лишь проходящая мимо с подносом закусок чернявенькая девушка улыбнулась и сказала: "Шолом!". "Это она поздоровалась", — перевёл лейтенант Чернышов и зачем-то добавил: " Татарский и иврит очень похожи". Выяснив, что в квартире по-русски, и то с большим трудом, говорит только Дима, милиционеры удалились, забрав его с собой. Пропажу именинника никто не заметил, и праздник покатился дальше. Тёща обзвонила все континенты и, сидя у окошка, ждала переводы с материальной помощью по еврейской линии, Андрианов обклеил звёздами квартиру и перешёл на лестничную клетку, гости, узнав, кто именно пресёк безобразный геноцид по отношению к Диме, избрали Савельева главным раввином и просили его заняться уже строительством синагоги. А у подъезда, сжимая розы, стоял лейтенант Чернышов — чернявенькая девушка вместе с подносом зашла в его сердце...
Время летело. Во дворе Диминого дома строилась синагога, "Мосфильм" снимал кино под названием "Список Савельева", тёща занималась финансовыми вопросами мирового сионизма, причём сионизм беднел, а тёща богатела, Андрианов обклеил звёздами все близлежащие дома и деревья, лейтенант Чернышов… А лейтенант Чернышов, влюбившийся, как оказалось, в жену Димы, убрал его в тюрьму, уволился из милиции и работал на Андрианова, вырезая для него газетные звёзды. По субботам, разумеется, он только молился, с ужасом вспоминая свою прошлую, несемитскую жизнь.
Дима вернулся через 5 лет. Встретили его, как Мессию — все, кроме бывшего лейтенанта Чернышова — зажгли старинные семисвечники ручной работы, купленные тёщей на распродаже в «�кее», показали синагогу, фильм "Список Савельева", шестиконечные звёзды на деревьях, детей, родившихся от него в его отсутствие и дали самоучитель иврита. Диме многое не понравилось — не понравился бывший лейтенант Чернышов, постоянно глазеющий на чужую жену, не понравились архитектура синагоги, концепция фильма, сложный язык, свет от семисвечников и непонятные скуластые дети. Он уставал от лиц еврейской национальности, окружавших его, тосковал по славянам, которых полюбил в тюрьме, не понимал, о чём плачет в своих речах Савельев и почему его надо называть "ребе", кто запретил пить пиво по субботам и что в его квартире делает огромное количество ортодоксальных иудеев из �зраиля, если раньше заходили только русские атеисты с водкой и подружками. Не изменилась лишь тёща — она по-прежнему боролась с Диминым алкоголизмом, хотя им, алкоголизму и Диме, на двоих исполнялось уже 100 лет...
Ещё никогда русские не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в квартире Димы Головкова. Сам Дима с утра сидел в углу комнаты на колченогом стуле, на расстоянии двух вытянутых рук от столика со спиртным и закуской. Вначале, конечно, он пытался возражать, на что тёща вскользь, но сурово заметила, что у них здесь не православная Пасха и, если Диме что-то не нравится, он может отписать ей свою долю жилплощади и уже таки идти в пивную, где его с удовольствием примут. Дима обиженно замолчал. Минуты через три он не выдержал и сказал, правда, какую-то фразу про антирусские настроения, за что тёща до минимума уменьшила сферу его интересов, объяснив, что с русской нацией Диму связывает лишь исполнение в пьяном виде "Калинки-малинки" да эти вечно похмельные глаза. А гости уже собирались. Они тихо заходили, со слезами отдавали открытки с видами �ерусалима Диминой жене и, повеселев, рассаживались. После тоста пришло время песен. �сполняли в основном произведения печальных еврейских композиторов Дунаевского, Шаинского и Богословского, еврейский цикл Утёсова, и, разумеется, "Хаву Нагилу". �ногда в этот ряд врывались песни, которые давно стали общенациональными — "Сулико", "Четыре татарина" и "Хаз-Булат удалой". Вот во время исполнения последней и разжалобился ребе Савельев, расплакался и незаметно плеснул Диме 15 грамм кошерной водки...


Али Алиев
РЕМОНТ

Я делал ремонт в новой квартире своей подружки. Не без сложностей ободрав старые обои и повыдергав из стен бесчисленные гвозди, на которых у старых хозяев, очевидно, подвешивалось что-то важное, я почти неделю проползал вдоль стен с полной алебастрового теста щербатой фаянсовой мисочкой в одной руке и со шпателем в другой, заделывая впадины в штукатурке. Потом пришли обойщики, наклеили обои, а когда эти последние высохли, подружка, кося глазом в поисках блика на обойной поверхности, язвительно процедила:
— Стены какие-то корявые... Ты с ними вообще что-нибудь делал? Пока я кишки рву на работе, вы тут, миленький, прохлаждаетесь.
Обида захлестнула меня настолько, что в глазах потемнело.
Я стерпел. Я отправился в сортир, постоял там перед зеркалом, рассматривая высунутый язык, а затем даже побрызгал в лицо холодной водичкой. «Ну, ну...» — сказал я себе наконец примирительно и, оставив санузел, вернулся к подружке.
Мысли ее тем временем давно перескочили на другие предметы — мы тут же, полураздевшись, наскоро слились, как молоко и сахар, а затем отправились паковать вещи на ее старую квартиру.
Потом был переезд. На помощь она позвала всех своих бывших поклонников и ухажеров; они лениво, как осенние мухи, таскали по две дощечки вверх-вниз по лестницам, время от времени одаряя меня злобным полувзглядом из-под выгнутой дугой брови, полагая, вероятно, что счастливый соперник по определению раз и навсегда делается ответственным за переноску любых тяжестей, принадлежащих его пассии. Я бодро рысил впереди всех, задавая тон и подавая пример, подхватывал под угол самые тяжелые части мебели, протискивался в поворотах лестничной клетки в самые немыслимые места — одним словом, к вечеру переезд вполне состоялся. Мы перекусили и выпили, затем помощники потащились по домам, а мы, опять не вполне раздевшись, небрежно совокупились и тут же заснули, не найдя сил ни снова одеться, ни окончательно раздеться.

Дальше я взял тайм-аут. Во-первых, ломило спину, во-вторых на службе подвернулся выгодный заказ, который никак нельзя было упустить. В-третьих — не мужское это дело: распаковывать коробки и распихивать шмотье по полкам.
Подружка обиделась. На службе у нее тоже был стресс, домой она появлялась затемно, неразобранные картонки смотрели немым укором. Кучу вещей вообще было не найти.
Наконец через две недели я снова у нее появился.
— Явился-не-запылился... — процедила она в дверях. — Ты со стенам вообще что-нибудь делал? Чего они у тебя все как оспой побитые?
— Я что-то не понял... — ответил я, сосчитав до семи. — Ты видела, сколько я извел шпаклевки? Восемь кило...
— Значит, надо было извести восемьдесят восемь... — фыркнула она. — �ли прямо сказать, что не умеешь или не хочешь...
Карман у меня оттягивал «флахман» — плоская двухсотграммовая бутылочка с коньяком, из которой половину я уже отхлебнул в лифте, пока поднимался к любимой. Явные наезды были мне теперь до лампочки. Я демонстративно достал «флахман» и в два глотка выхлебал остаток.
— Зависимый... — выдавила она. — Теперь мне всё ясно. Ты зависимый, алкоголик. � безрукий к тому же...
— А ты безногая... — остроумно парировал я.
— Безрукий алкоголик! — выкрикнула она и, гордо задрав нос, двинулась в кухню.
Я с детства считаю себя рукастым ремесленником, я всегда сам себе чиню машину, умею подшить брюки и приготовить яичницу. Даже новые дырки в кожаных поясах этой кривляки я проделываю самостоятельно. Для этого специально — и незадешево! — куплены особые щипчики. То она худеет, то прибавляет — все пояса у нее изрешечены моими дополнительными дырками. Так что насчет безрукого обидно...
— Ты посмотрела бы лучше на своих уродов-обойщиков! Ни одно полотнище не стыкуется с соседним. Картинка не совпадает... Местами даже края налезают друг на друга. Руки надо отрывать за такую поклейку! Но с ними ты, небось, на прощание расцеловалась и щедро одарила баблом, надеждами и телефончиком. � теперь их бригадир звонит тебе в обед на работу. Еще бы — ведь у него «Ауди-6».
РћРЅР° покраснела. Этого СЏ РЅРµ ожидал. Долбаная интуиция, ведь РЅРё секунды СЏ РїСЂРѕ этого бригадира РЅРµ думал, Рё РЅá тебе — чуть РІСЃРїРѕРјРЅРёР» РЅРµ Рє месту, Рё тут же РІ десятку.
— У тебя мания величия, — произнесла она некстати и всё еще слегка растерянно. — Я свободная женщина. Сказал бы, что не умеешь заделывать стены, я бы позвала кого-то за деньги...
Вторая сотка из «флахмана» тем временем подобралась к мозжечку.
— � не думай, что я повезу тебя домой. Это ты уже двести грамм крепкого дунул? Как ты собираешь ехать? Пешком пойдешь. �ли бери такси. Я тебя не повезу...
— У меня мания величия... — прошипел я сквозь зубы. — ...Я рассчитывал сегодня остаться у тебя. � я умею заделывать стены. По крайней мере, раньше моих навыков всем хватало. Но тут появился «Ауди-6». Он хотя бы обрезанный?
Лицо у нее пошло пятнами.
— Ты что, хочешь меня оскорбить?!
— Разве этим можно оскорбить? — парировал я. — Связь со специалистом — успех для женщины. Ты не ответила на вопрос.
— Так вот знай... — По лицу ее всё еще ходили цветные пятна. — Обычному маляру, тупому штукатуру... ты в подметки не годишься со своим величием! Так и знай!
— Ну, что-то подобное я предполагал... Я конечно поеду на такси. Я, слава богу, срубил недавно бабок. Не всё же задаром корячиться по хатам у свободных женщин. Надо и о себе подумать.
Она теперь была совсем красная.
— � еще... Так называемые порядочные женщины наивно считают, что они во всём, буквально во всём выше проституток. Так вот... Это нелепая ошибка, нонсенс и абсурд. Типичный пример узколобой бабской философии, когда желаемое тупо выдают за действительное... Опыт говорит нам совсем другое.

Мы не виделись полгода. За это время у меня случилась пара историй, я получил повышение по службе и сменил автомобиль. � вдруг нос к носу столкнулся с ней на пешеходке. Мы обнялись. Я, обхватив ее плечи, гладил ей кончиком пальца щеки и верхнюю губу. Она запустила мне руку под куртку...
— Ты руки мыл? — наконец произнесла она с вызовом. — Лезешь руками в лицо... Потом прыщи лечи...
— Что новенького? — спросил я несколько несвязно.
— Соседи идиоты сверху. Представляешь, у них лопнул огромный аквариум и у меня в гостиной протек весь потолок...
С понедельника я взял отпуск, расставил в гостиной леса и принялся скоблить штукатурку.