ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА

ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА

Татьяна Кузнецова

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Татьяна Кузнецова родилась в Москве в 1967 году. Окончила Российскую экономическую академию им. Г.В.Плеханова. Кандидат экономических наук. Более 15 лет проработала менеджером в коммерческих банках. В настоящее время работник СМИ. Замужем, дочь семи лет. Стихи пишет с 2005 года. Автор поэтических сборников «Чужое солнце» (2006) и «Ловушка для снов» (2007).
Предлагаемая вашему вниманию подборка стихов поэтессы подготовлена для нашей литературной страницы редактором Татьяной Китаевой (Москва).
Семён Каминский,
newproza@gmail.com

_____________________

***
Накрыла город ржавая заря.
Движенья торопливы и неловки.
О вечности крикливо говорят
два старых воробья на остановке.
Усталый год течет с разбитых крыш,
и ждет столица ледяного плена.
Я вновь тебе пишу. А ты молчишь.
Хоть что-то в этом мире неизменно.


МЫШИНОЕ
Половинку сердца съела мышь.
Смотрит, ухмыляется, молчит.
Как дела, подруга, что не спишь
в серой безответственной ночи?
Да, опять звонил, опять нетрезв,
говорил, что любит и скучал.
Он не глуп и вовсе не подлец,
он всего лишь выплеснул печаль.
Я нужна на целых полчаса,
может, наскребу на пропуск в рай.
Всё я понимаю, егоза.
Там еще осталось... доедай.


***
Хмуро и очень просто.
Статика. Чёртов круг.
Не задаю вопросов.
Не размыкаю рук.
Пальцы привычно сжали
влагу усталых щёк.
Эта земля – чужая.
Эта. И та – ещё...
Я некрасиво горблюсь
в зеркале неудач.
Твой в заграницу поезд
злее твоих задач.
Блики. Чужое солнце.
Рвётся канат легко.
Сколько мне дней придётся
жить без твоих звонков?
Сколько часов впустую,
сколько ночей – в обход?
Господи, я ревную!
Знаешь уже? ну вот...
Рыжий голодный ветер
жаждет иных атак.
Господи, ты свидетель,
я не хотела – так...


КОПЕНГАГЕН
А хочешь – будем жить с тобой, как местные?
В согласии с капризами погодными,
в ладу с собой и с властью королевскою,
хорошими, большими – и свободными.
Здесь все мужчины кажутся достойными,
ты станешь им своим – с твоим-то именем,
здесь девочки красивые и стройные,
они ответят чувствами взаимными.
Я буду ждать тебя в квартире пафосной
напротив Круглой башни, что на Строгете,
и каждый раз встречать улыбкой радостной,
коль вдруг сомнёт тебя тоска по Родине.
Мы выпьем водки под закуски пресные
за твой успех и за мое терпение,
а в общем – будем жить с тобой, как местные –
в их языке нет будущего времени...


***
В небесах перепившие ангелы мертвенно спят
и играют в орлянку чужие нахальные боги.
Я не то что идти – я дышать не могу без тебя,
я не вижу вокруг ничего – ни людей, ни дороги.
Ты ведь рядом – я помню, нам было с тобой по пути,
протяни же мне руку, и мы доберемся на ощупь.
Бьет небесный стрелок в молоко – он не то чтоб простил,
просто он для себя выжидает мишени попроще.
Создавать, создавать – только этим мы можем спастись,
в наших замках воздушных еще не разрушен фундамент.
Так случилось – одна на двоих полноценная жизнь
лишь сплетением рук защитится и в бездну не канет...


***
На таком острие – ни застыть, ни подняться,
на такой высоте – не почувствовать боли.
Я бы пальцы разжала – да скованы пальцы.
Ничего ты не понял.

Ты взлетаешь легко, забывая страховку,
оттолкнув мою нежность, как сетку батута.
Но межзвездная пыль одержима и колка,
как предчувствие утра.

Эта тонкая ниточка скоро порвется,
и задумчиво лекарь кивнет головою.
Что же делаешь ты, мой родной, мое солнце,
и с собой, и со мною...


***
Боль в боку и колени разбиты.
Засучила зима рукава.
Может, вспомнишь – зачем-то звала
и искала непрочной защиты.
Знаешь, в куче ненужных вещей
попадаются те, что бесценны.
Запиши меня в список врачей,
в склифософские и авиценны.
Не цеди мне по капле беду,
можно сразу – больнее и горше.
Я тебя до звонка подожду,
а захочешь – могу и подольше.
Я груба и, возможно, слаба,
я неверной породы и масти,
но вдыхаю несмелого счастья –
пусть подольше смеется судьба!


ВЕРХОВАЯ ПРОГУЛКА
Два стремени чуть звякнут, прикоснувшись
друг к дружке. Проезжай-ка ты вперед!
Моей гнедой породистые уши
легко волненье выдадут ее.
Твой вороной привычно и проворно
покажет путь по узенькой тропе,
Мы вслед с кобылой двинемся покорно,
к чему нам быть сейчас эмансипэ?
Я лягу, как обычно, ей на шею,
чтоб ветки не хлестали по щекам.
Я женщинам, ты знаешь, больше верю,
чем молодым и смелым дуракам.
Конец июля. Лист уставший вянет.
Ты это наблюдал так мало раз!
А я теперь за темными очками
пытаюсь спрятать клинопись у глаз.
И я тебя, конечно, пропускаю –
я все-таки надежду стерегу,
что, может, ты найдешь дорогу к раю
в том самом шалаше на берегу,
и может, по утрам твой голос низкий,
и солнца луч, сквозь ветки, невзначай...
Ты вновь ко мне подъехал слишком близко.
Не надо. Скоро осень. Проезжай.


***
Мы с тобой на облаке сидим.
Таня, – шепчешь ты привычно, – Таня...
Мир большой и кажется другим
с чердака больного мирозданья.

Нам, случайным детям ноября,
видится с обломанного края,
как лежит небритая земля,
злой ветхозаветностью пугая.

Тишиной горчит продрогший лес,
замерший в почетном карауле.
Мы прошли с тобою шесть небес,
мы совсем чуть-чуть не дотянули.


***
Холодно очень.
Поздняя дурь.
Села – держись, управляй и не кисни.
Женщинам ночью
вредно за руль,
им вообще это вредно по жизни.
Нет поворота.
Край и стена.
Фары вспороли у сумрака кожу.
Это суббота.
Это зима.
Здесь в победителях – кто помоложе.
Быть среди прочих,
тех, кто за ней?
Нет. Уходить на газах в одиночку.
Женщинам ночью
надо бы не...
Мост. Заграждение. Точка.


***
Слишком много кровей
в вашей редкой беспутной породе –
иудейская грусть
и нордически твердая стать.
Сердце глухо стучит
забубенный мотив "я свободен".
Ты приходишь домой
иногда – чтобы вещи забрать.

Ты немного устал
по дороге от мальчика к мачо,
но покорен твой конь
и надежна привычная нить.
Ты успеешь еще
полюбиться с мерзавкой-удачей,
может, даже сумеешь
немного ее полюбить...


ПАМЯТИ В.З.
А у нас сегодня страшно и странно.
Тишина над очумевшей столицей.
На Вернадке отключают фонтаны.
В небе ветренном ломаются птицы.
Листья рыжие и черные тени.
Солнце слепит – и слепить не устанет.
Прячет девочка от ветра колени.
Прячет женщина слезу за цветами.
Над Москвой висит державная осень.
Все трудней держать улыбку и спину.
Оглянись, – твой младший сын тихо просит,
в небо белое лицо запрокинув.


***
На ребре глухого полустанка
не впервой мешать вину с вином.
И зачем заезжая цыганка
предсказала скорый перелом?
Да не будет этого, не будет!
Летний дождь зарядит, как чумной.
Он пройдет легко к окошку судеб,
он получит всё по накладной.
Эти безналичные расчеты,
это безнадежное родство,
эта беспредельная суббота...
Глупости. Не более того.


***
Давай за братство в тесном мире,
за красоту веселых дур.
Мы снова мило покурили,
гламур, братишечка, гламур.
Полночный треп. Базар вокзала.
Неспелых душ простой удел.
И я сказала, что сказала,
а ты услышал, что хотел.
Иди к себе. Ищи в стакане
к дурной мечте обманный путь.
Герой разбрасывает камни,
а трусы строят что-нибудь.


МАДОННА И АНГЕЛЫ
(парафраз картины Адольфа Вильяма Бугро)

Не так пронзительно,
крылатые,
потише,
пусть горечь скрипки
обращается в елей.
Он дышит нежностью,
она любовью дышит.
Еще не время
просыпаться на земле.
В истоме утренней
еще молчит душа – и
аккорды дарят
незатейливые сны,
в палитре музыки
доверчиво мешая
земную правду
с состраданьем неземным.
Продлите миг
до пробужденья в мире нашем,
где не спасает
материнская рука,
где не свернуть,
где не разбавить горя чашу.
Не так пронзительно,
пожалуйста,
пока...


ГЕРОИЧЕСКОЕ
Жизнь пролетела военною песнею.
Главное, сердце. Сбоит, но старается.
Старый комод. Две десятки до пенсии.
Орден, медали и хриплая рация.
Помнишь, как льдины скрипели на Ладоге,
как отъедался икоркою паюсной?
Наши герои истории надобны.
И в райсобесе теперь улыбаются.
Жить стало лучше. Вопросы дурацкие.
Всякие кризисы – нам по касательной.
Сказано было: дадут ветеранские.
Пара годков, и дадут. Обязательно.
Сонное царство дряхлеющей истины.
Птицы под окнами – Бог любит троицу.
Долгим стал день, а движенья – небыстрыми.
Что-то фрамуга никак не откроется.
Ветер врывается в комнаты душные.
Только бы выдюжить, только бы выстоять.
Птички голодные хлебушек кушают.
Бедность щедрее державного вымысла.


ЛАС ВЕГАС
Здесь песок – золотой, но скрипит на зубах,
и песчаные замки сливаются в город.
Столб фантомных огней на игорных деньгах,
самоделкиных снов наковальня и молот.

Он потребует с каждого плату за вход,
и задержка в ответе карается кровью:
ночью белая тварь свои зубы сомкнет
на артерии сонной счастливчика Роя.

И под утро, педаль до отказа втопив,
нарисуй новый шрам на щетине Невады;
мы остались в живых, город нас отпустил,
мы отдали долги рукотворному аду.


***
По лужам шлёпает ворона,
от солнца яркого дурея.
Сердца не держат оборону –
смешное время.

Оно съедает лёд по крошке,
стучит капелью по ограде
и чёрным метит нам дорожку
в любимый садик.

Март прискакал лошадкой пегой.
Смешное время. Дважды двадцать.
А дочь бежит к остаткам снега,
чтоб попрощаться.


***
Убивается насмерть метель
о поблекшие стены домов.
Мы не те, и желанья не те,
и для слез недостаточно слов.
И сердца с непривычки болят
и стремятся догнать горизонт.
Это просто конец февраля,
это просто неважный сезон.


ЗИМА. ПОСЛЕ ОБЕДА
В темной бутылке – моделька английского судна.
Парус – конечно, не алый, а дымчато-серый.
Время щадит, и корабль погружается в сумрак,
в памяти хмурым холстом расставляя пробелы.

Прошлое названо прошлым – давно и надолго,
слито в сосуды настойкою горько-соленой.
Можно теперь под дымок настоящего грога
рыжий закат наблюдать на краю окоема.

Быстрый февраль переносит ошибки на завтра.
Все еще будет! А нет – так, возможно, не надо.
График не лжет. Впереди – наступление марта.
Строки событий. Проход ледяного парада.

Выпито, выжжено, смолото – что тебе, Боже,
надо еще, чтоб позволил стереть эти файлы?
Память на разум плюет и победу итожит,
светит, как выцветший Грюнвальд – сединам Ягайлы.

Вечер остывшее солнышко по небу катит.
Кто он, хозяин отчаянья? Шут или герцог?
Красною нитью в том самом английском канате
боль территорию метит. И некуда деться.


***
Забыв включить обогреватель
в розетку дружбы и любви,
оставлю вежливость в крови,
заброшу суетность в кровати,
упрячу в сердце до зимы
узор из самых нежных льдинок.

Седые волосы блондинок
при ярком свете не видны.


***
Подножки жизни стали чаще.
Я полюбить успела мглу.
Я пью на кухне, где в углу
бессонный кот глаза таращит.
Люблю, надеюсь, но не верю.
Фортуна потеряла вид.
Ее посыльный в дверь звонит.
Но силы нет дойти до двери.


***
Растеряв энергию и эстетство,
позабыв и пафос, и шутки,
ты сидишь на полу и пытаешься греться,
завернувшись в дочкины куртки,
сразу в две причем – чтоб тепла побольше.
Ночь ползёт, не стараясь нравиться.
Слава Богу, исправен сердечный поршень
и дочурка – вполне красавица.
А в квартире бардак – не такой, как в мыслях,
но пылищи богемно много,
и огромные звезды сегодня зависли,
ну точь-в-точь, как с картины Ван Гога.
А ты ждешь, когда судьба позвонит,
ну, хотя бы пришлет смс-ку.
Нынче цель – понесчастнее сделать вид
и казаться смешной и недерзкой,
подманить сигареткой, авось свезёт –
и позволит пройти по краю.
Ты готова к ней, ты простишь ей всё,
только что ж тишина такая...


***
Своей непонятостью ранен,
клубится мир по интересам.
В междусобойчике признаний
за новым словом не полезу.
Достану мягкую игрушку,
отдам ее в приют сиротский
и злой походкою по лужам
пойду с улыбкой идиотской.
Какие славные минуты,
какая правильная мина!
От отведенного маршрута
осталось меньше половины.
Надежды стильную расцветку
сулят нам модные дизайны,
а если что – стрелок я меткий,
но это так, на случай крайний.
Плевки идейного сарказма
приберегу иным колодцам.
А год устал, и дольше спазмы,
но всё шустрит и не сдается,
и всё мрачнее королева,
и всё изысканней отрава,
но все знакомые – налево,
а все любимые – направо...


***
Осенний призыв в сердце,
бравада пустых сплетен.
Ушел листопад-герцог,
дуреет виконт-ветер.
А я ворожу в книжках,
а я хороню листья,
а мне говорят – слишком
для серой твоей жизни.
Устать бы и пасть навзничь,
почувствовать дно кожей,
открыть бы мозги настежь
и плакать – легко, пОшло.
А круг размыкать больно,
а свет в ноябре – скудный,
а там, у воды – горе,
и бросить его – трудно.
И след на тропе – новый
ведет к твоему саду,
и рвется опять слово,
и жить все равно – надо...


***
Да, я нашла себе дело.
Да, я в семье и в работе.
Да, я почти похудела.
Да, твой ремень мне подходит.
Это не плюс – это крестик
флагом андреевским вышит.
Боль на положенном месте
точит безусою мышью.
Боль вперемешку с печалью.
Плачут и чёрт, и мессия.
Как тебя там привечает
вечная анестезия?
Это не ревность, а зависть,
это не бронза, а пластик?

В чёрную
гору
врезаясь,
бьются
кометы.
На счастье.


***
Отскребите луну
с покосившейся стенки трактира,
затушите свечу,
я прошу вас, не надо огня.
Не сулите мне дня
без печали осеннего мира,
подарите мне ночь,
чтобы плакала больше меня.

И останется тьма,
и останется повод для страсти.
Мы остатки табу
закопали у дальнего рва.
Растворяется ложь
леденцом в исковерканной пасти,
наши птицы мертвы,
да и мы позабыли слова.

Мы с тобой помолчим,
мы, конечно, с тобою покурим.
Что там кружит судьба,
все равно – пируэт, фуэте ль.
Кучка медных монет,
ворох листьев, рассыпанных бурей,
собеседник уснул,
и пора заплатить за коктейль.


***
А письма так и нет,
и звонка так и нет.
Я читаю Дидро
и хожу на балет.

Я живу на рысях,
тему в массы неся:
философия – дрянь,
а балет удался.

Чёрен день, ночь светла,
вот такие дела.
По осколкам себя –
что смогла – собрала,

схоронилась от дат,
от вестей и цитат,
но сегодня себе
я купила мандат.

Я сегодня люблю,
я страдаю и пью,
выйду ночью за дверь
и луну застрелю.

За бумажной рекой
кто-то машет рукой.
Бьется лебедь на сцене,
красивый такой...


***
Кончилось лето
после обеда.
Ветер улегся
спать на полу.
Пасынок Феба
катит по небу
медного солнца
тусклый валун.
Время за сорок,
время разборок.
Тонут в стакане
наши пути.
Пыль на ступенях.
Где же мой веник?
Галилеянин,
ты победил.


КАРИНЕ
Первый снег – чем не повод себе улыбнуться
и поверить, что зеркало врет лишь слегка.
Я возьму из буфета любимое блюдце
и тигрят позову – пусть попьют молока.
И на пару минут станет время добрее,
пусть растут – что с того, что забудут потом.
Им удастся пройти то, что я не успею,
долгий путь покрывая единым прыжком.
И пусть солнце сейчас улыбается куце,
и чумная надежда – в привычных бегах,
я зимою к звезде буду так же тянуться,
я куплю себе валенки на каблуках.