ЖРЕБИЙ
Под таким названием вышла в свет новая талантливая поэтическая книга Леонида ДАЕНА.
Редакция искренне рада представить читателям этот замечательный сборник. Чем он привлекает внимание? Это глубокая философская лирика о разных аспектах человеческого бытия, проникновенные размышления об иммигрантской жизни, взволнованные строки о красоте природы, пронзительные строфы о любви. Все стихи в книге новые. Они написаны за последние два года.
Леонид Даен — известный писатель, поет, публицист, автор более двух десятков книг поэзии и прозы, в том числе документальной повести «Чернобыль — трава горькая». Бывший киевлянин. Свыше сорока лет работал корреспондентом, экономическим обозревателем газет «Вечерний Киев» и «Радянська Украина» Заслуженный журналист Украины.
В США с семьей — с 1994 года. Живет в городе Луисвилле, штат Кентукки, За годы иммиграции издал несколько поэтических книг в Нью-Йорке и Киеве. Сборник «Жребий» увидел свет в Нью-Йорке. Публикует стихи, повести, очерки, новеллы, эссе в русскоязычных изданиях Америки, Израиля, Украину Канады.
Лауреат международной литературной премии «Пушкинская лира» и имени Леонида Вышеславского литературной премии Еврейского Совета Украины.
Леонид Даен — добрый друг и автор нашей газеты. Мы не раз печатали большие поэтические подборки из его предыдущих книг. И сейчас рады представить вам его новый сборник лирики «Жребий».
СЫН И ПАСЫНОК СТОЛЕТЬЯ
Уже давно не юный человек,
Не забывая скромного наследья,
Я в бездну проводил двадцатый век,
Как сын и пасынок того столетья.
Я, видно, не состыковался с ним.
Частенько расходились мы во мненьях.
Им был храним, раним я и гоним –
Его изгой, а, может, продолженье.
А в двадцать первом веке я чужак
И словно оказался в нем случайно.
К нему я прикоснулся кое-как.
Он словно неразгаданная тайна.
Весь мир давно от грохота оглох.
Мир круто жерновами перемолот.
Двадцатый век – безжалостный молох.
Неужто двадцать первый – грозный молот?
Воспоминанья в сердце теребя,
Не забывая муки и разлуки,
Молю, Миллениум, прошу тебя:
Будь щедр и снисходителен ко внукам.
КАРООКАЯ МУЗА
Анне, жене моей
Наверное, знак Зодиака
Такой ритуал совершил,
Что нежной девчонкой с филфака
Всевышний меня наградил.
Связали нас тесные узы,
Когда я постиг твою власть,
Моя кароокая муза,
Моя романтичная страсть.
Шли волны ни шатко, ни валко.
А возле Днепра, на углу,
Душевно сверкал в коммуналке
День свадьбы на Верхнем Валу.
Вся жизнь вспоминается ныне.
Ты в ней, как алмаз дорогой,
Моя королева, богиня
С наивной и щедрой душой.
В далекое прошлое глядя,
Я вижу: цепляешь ты брошь
И два килограмма тетрадей
Троллейбусом в школу везешь.
Каштановой юности звуки
Полвека поют без конца.
Мы верим, что дети и внуки
В свои их вбирают сердца.
Та ниточка соединила
Весенний Крещатик в цвету
С холмистой красой Луисвилла
И сблизила явь и мечту.
КОЛОКОЛ СВОБОДЫ
Очередь струится не спеша
Под филадельфийским небосводом,
Чтоб увидеть Колокол Свободы –
Символ Независимости США.
Отгремела, потемнела медь.
Тускло металлическое тело.
Но душа его не отзвенела,
Чтоб сильней в людских сердцах звенеть.
Как и два столетия назад,
Мощно грациозен грузный конус.
Но чуточек стенка надкололась.
Трещинка вклинилась невпопад.
Можно было залатать излом.
Но его там сохранили, вроде
Трещинки бывают и в свободе –
Никуда не денешься притом.
Колокольчик приобрел я там.
Звонко он поет в руке внучонка.
Волю вольную вещает нам –
Благо, в нем не щель, а только щелка.
ЗАРУБЕЖЬЕ
Зарубежье дальнее,
Зарубежье ближнее.
Песенка печальная
На слова Всевышнего.
Зарубежье ближнее,
Зарубежье дальнее.
Сага с горькой вишнею.
Со слезой хрустальною.
Годы зарубежные,
Добрые и грешные,
Словно воды вешние,
Смоют бремя прежнее.
Души одинокие,
Надо ли заискивать?
Плохо быть далекими,
Хорошо быть близкими.
Зарубежье ближнее,
Разве мы здесь лишние?
Зарубежье дальнее,
Разве мы опальные?
Сколько можно маяться?
Зарубежье вещее
Просто измеряется
Близостью сердечною.
ПОЭЗИЯ – МОЕЙ ДУШИ ОПОРА
Поэзия – моей души опора.
Прошу прощенья, если не впервой
На склоне лет в застольных разговорах
Свои стихи цитирую порой.
Мне кажется: листаю я страницы
То горестной, то радостной судьбы.
От жизни собственной не отрешиться.
Не отказаться от своей тропы.
Где пятистопный ямб?
Где вдохновенье?
Мне с ними вправду расставаться жаль.
Вся жизнь моя, считай, стихотворенье,
Где сочетались праздник и печаль.
НЕЗВАНАЯ ГОСТЬЯ
Что-то не заладилось,
Не сложилось толком.
В гости грусть повадилась,
Ходит в самоволку.
Госпожа незваная,
Грусть-тоска нежданная,
Разве ты приданое,
Данное судьбой?
Визитерша странная
И неприкаянная,
Не небесной манною
Ты паришь порой.
Молодость надеялась.
Да мечты развеялись.
Стала жизнь сложней.
Что-то в ней содеялось,
Что-то в ней не склеилось.
Видно, высох клей.
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН В ЛУИСВИЛЛЕ
Меня в провинциальном Луисвилле –
От пушкинского края вдалеке –
Онегинские арии пленили
На ломаном, но русском языке.
Все это восхитительно и странно:
Услышать здесь – судьбу благослови! –
Как трогательно Ларина Татьяна
В невинной объясняется любви.
Мелодия полна тоски и боли,
Девичьей трепетной душе под стать
Слова: «Теперь я знаю: в вашей воле...»
Да, да: «Меня презреньем наказать.»
Знакомые слова звучат с акцентом,
Но кажутся при этом лишь милей,
Как будто это светлая легенда
Порой нелегких зарубежных дней.
На сцене белокорые березы.
Над сценою бегущая строка.
Она невольно вызывает слезы,
Сближая два прекрасных языка.
А музыке не нужно перевода.
К ней чистым сердцем надобно припасть.
Волшебно озаряет дух народов
Ее всепокоряющая страсть.
О Пушкин и Чайковский – чародеи!
Какое чудо вы свершить смогли.
Обворожив нас музою своею
На дальнем, на другом конце земли.
В Большом театре или Мариинском
Был дорог арий оперных полет.
А на чужбине нам особо близко
Очарование любимых нот.
Концертный зал и праздничен, и светел.
Я счастлив, что глубинный Луисвилл
Евгения Онегина приметил.
Почувствовал, узнал и полюбил.
ОБИТЕЛЬ ИММИГРАНТОВ
Хайвей грохочет за окном.
А в здании все толерантны.
Таков многоэтажный дом –
Обитель наших иммигрантов.
Здесь годы не спеша скользят,
Жизнь земляков течет непросто.
Одним давно за шестьдесят.
Другим уже за девяносто.
Чтоб нудный быт не докучал,
Чтоб не томиться в полдень серый,
Здесь обожают сериал
Из ста восьмидесяти серий.
Сюжет берет людей в тиски
И треволненье нагнетает.
Переживают старички,
Старушки сопереживают.
Грех их старушками считать,
Коль в укороченных штанишках
В обтяжечку они под стать
Мадоннам с элегантной стрижкой.
Их темпераментная речь
Озвучивает лифт в том зданье.
Лифт – царство новостей и встреч
Да романтических свиданий.
АКЦЕНТЫ
Приветливый сосед-американец
Мне делает нежданный комплимент.
На мой английский он наводит глянец:
– Мне русский ваш понравился акцент.
Доброжелательному снисхожденью,
Естественно, я должное воздам,
Хоть жалкое свое произношенье
Я каждой клеткой ощущаю сам.
Неистребимы цепкие акценты.
Они всю жизнь преследуют меня.
Ужель не сыном языков – клиентом
Я чувствую себя, судьбу браня?
Вначале вызывали удивленье
И подковырки шустрых пацанов
Мое еврейское произношенье
И местечковая растяжка слов.
Потом в таежной школе не Алтае,
Где вьюг свирепствовал сибирский шквал,
Соклассников забавно потешая,
Мой украинский выговор страдал.
Легко дается иммигрантам сэндвич.
Любой из нас давно к нему привык.
Но тяжело дается second language –
Не первородный, а второй язык.
Второй, а, может, третий иль четвертый.
Второй – пусть не родной, но не чужой.
Для внука – первый он. Мальчишка гордо
К нему открытой тянется душой.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ МАНДЕЛЬШТАМА
Его алмазные стихотворенья,
Его тонические чудеса –
Прекрасные и вечные мгновенья.
Которые нам дарят небеса.
Он был неповторимым и ранимым.
Он был гонимым средь зажатых скал.
Погиб он на дуэли с тем режимом,
Который гениальность не прощал.
Погиб он в схватке с веком-волкодавом.
Погиб невольник чести, сник без сил
В бою с усатым горцем злым, лукавым:
Палач святого тезку не щадил.
Вновь перечитывая Мандельштама,
Пред мучеником преклоняюсь я.
Хрустальных строф пронзительная драма
Сжимает душу, боли не тая.
Ах, Осип, Осип, звезд высоких россыпь.
Звездой сверкает каждая строка.
Ссутулившись, ушел в бессмертье Осип.
Вдаль путь его пройдет через века.
НАИВНАЯ НАДЕЖДА
Все деревья вокруг сиротливы.
Чуть похрустывала тишина.
Но средь той нищеты горделиво
Только крона сверкала одна.
В королевской красуясь одежде,
Неужели она, как в бреду,
Обольщалась наивной надеждой
До весны сохранить красоту?
Оголенные кроны-соседки,
Превосходства вблизи не терпя,
К ней тянули завистливо ветки:
Дескать, хватит, кокетка, с тебя.
Ночью ветер завыл ураганный,
И красавица сникла к утру.
Все деревья сравнялись.
И странно:
Им подружка теперь по нутру.
ЛЮДИ. КАК И ПТИЦЫ. УЛЕТАЮТ
Люди, как и птицы, улетают
Из насиженных, привычных гнезд.
Птицы-эмигранты не страдают.
У людей удел отнюдь не прост.
Нет у журавлей загвоздки с визой,
Нет досмотра в аэропорту.
Птицы в предосенний полдень сизый
Круто набирают высоту.
Вдаль уносятся с прощальной песней.
Где-то за морями ждет их зной.
Но, как маятники поднебесья,
Возвращаются они весной.
Нам, бескрылым, суждено иное.
Мы – навек отрезанный ломоть.
В дальний отчий край парим душою,
Хоть пресыщена чужбиной плоть.
БИБЛИОТЕКА-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА
Мне вспомнилось, как в очереди хмурой
Морозным утром в Киеве седом
Бумажную сдавал макулатуру
За вожделенный лермонтовский том.
Жаль расставаться с той библиотекой,
Которую всю жизнь ты собирал,
Как жаль прощаться с близким человеком,
Чье сердце – чистый и святой кристалл.
Собравшись в дальний путь не на гастроли,
Когда исхода луч душой постиг,
В Америку сто двадцать бандеролей
Отправил я своих любимых книг.
Чужбина – не полесская опушка.
Но думал я, что это добрый знак,
Когда там ждут тебя Толстой и Пушкин,
Ахматова, Тургенев, Пастернак.
Я прилетел. Они меня там ждали.
Непрост был новый жизненный виток.
Но врачевало душу в дни печали
Божественное озаренье строк.
Я погружаюсь в их живые звуки.
Мне каждой фразы дорог звонкий штрих.
Но сердцу больно оттого, что внуки
Проходят равнодушно мимо них.
Ужель великую литературу
Они уже на русском не прочтут?
Ужель после меня в макулатуру
Клад бриллиантов-книг они сдадут?
НЕНАКЛЕЕННАЯ МАРКА
Ненакленная марка.
Возвращенное письмо.
Видно, подвела запарка.
Впрочем, это не клеймо.
Ненаклеенная марка.
Возвращенная любовь.
Впрочем, в качестве подарка
То письмо отправишь вновь.
Ненаклеенная марка.
Возвращенная печаль.
Впрочем, лучше не накаркай –
Посылать вторично жаль.
Любители и целители поэзии, желающие приобрести новую книгу лирики Леонида Даена «Жребий», могут обратиться к автору:
Mr. Leonid Dayen
3650 Dutchmans Ln., #508
Louisville, KY 40205-3306
Телефон: 502-458-1293
В книге – 160 страниц. Цена книги - $10 + $3 за почтовую пересылку.