«ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ»

«ВСЕ  МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ»

От составителя. Сегодня мы представляем встречу международных сборных команд, в которые входят поэты и поэтессы, чьи стихи были опубликованы в 2005—2007 гг. (10:10) К сожалению, площадь полосы не дает возможность представить всех наших авторов. Будем надеяться, что эта встреча не последняя, и те, которые остались в запасе, смогут в дальнейшем продемонстрировать свое мастерство. А пока отмечаем, что победы достойны обе команды, и обе ее с честью одержали!
Ян Торчинский

ПОЭТЫ

***********************

МАРК АЗОВ
(Израиль, Верхний Назарет)

МОЛЕНИЕ О ВОЙНЕ
О, Боже наш, ты убей наш страх,
И жалость в нас задави, –
И плоть врага обратится в прах,
И солнце взойдет на крови.

Уж сорок лет в мире мира нет,
И поле враг затоптал,
Ржавеет серп, в небе меркнет свет,
И ангел смерти устал.

О, Боже наш, где же воин твой,
От копий и стрел храним,
Пусть он придет и ведет нас в бой,
И пусть мы пойдем за ним.


ОЛЕГ БЛАЖКО
(Украина, Киев)

КАМЕРТОН
...А ночь звучит, как камертон –
по ней настраивать бы впору
остекленевшие соборы,
которым фоном –
небосклон,
домов дремучий тёмный лес,
слегка прикрытый слоем снега,
и сон о бешенстве набега
неотвратимых марсельез.
И о введеньях крайних мер,
и мелодичности набата,
о том, что явится Марату
полувоскресший Робеспьер.
И вдоль Невы или Днепра –
летит в потоке снежной пыли,
за неимением Бастилий –
приказ о взятии утра.

БАРРИ ВЕРШОВ
(США, Балтимор)

ЭЛЕГИЯ
аx, скажите: зачем мне мерещатся снова и снова
поезда на Варшавском и тень обнаженной руки,
и ночные огни – ожидание вечно иного
и томительный зов неотступной и сладкой тоски.

и в бокалы вино наливалось, мерцая багрово,
и пилось, опьяняя, и в дальние дали звало.
и молчанье твое – наважденье до боли родного
и чего-то ещё, что, казалось, навеки ушло.

и в свободе иной, под защитой случайного крова,
узнавали себя в очарованной этой дали,
где звучало одно, лишь одно несказанное Слово,
что пребудет вовеки безумной надеждой Земли.


АЛЕКСАНДР ГАБРИЭЛЬ
(США, Бостон)

ЕРЕТИКИ
Вы – строители трещин
и дети разлада;
большинству никогда
не удастся понять,
почему вы всегда выпадали из ряда
и впадали в потоки, летящие вспять.
Вы земной эволюции лишние звенья,
обитатели жутких нездешних глубин...

А Адепты Порядка таскали поленья,
чтоб с костром вас
оставить один на один.

Вы сомнения ставили выше законов,
вас вела в никуда ариаднина нить...
Вы в себе навсегда победили драконов –
тех, которых,
казалось,
нельзя победить.
Вы, в глаза палачам
беззастенчиво вперясь,
свой недолгий земной половинили срок...

Есть такая судьба: проповедовать ересь.
Есть такая планида: писать поперёк.

...А ветер треплет рваный флаг
на чьём-то брошенном балконе,
взывая хрипло, по-вороньи,
к рассвету:
надо сделать шаг,
пройти по улицам пустым,
пусть лёд хрустит под каблуками...

Но золотой небесный пламень
укутан облаком седым –
в нём ночь пока ещё жива,
спешит,
как смертник перед казнью,
и, наслаждаясь нашей связью,
диктует странные слова,
в которых день –
учёный шпиц,
танцует польку за конфету,
и члены реввоенсоветов
по закоулкам психбольниц
шутя разыскивают нас,
ушедших от электрошока,
чтоб наградить повторным сроком –
жить без использованья глаз,
без сумасшествий и ума,
когда изношенное тело,
изрешечённое расстрелом,
бросает под ноги зима
и по весне выходит вон,

оставив прихотям погоды
звучать чуть слышно – через годы,

из ночи в ночь –
как камертон.

_____________________
АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ
_____________________

(Россия,Томск)

МОЛИТВА ОКАЯННАЯ
За то, что желал большего,
Чем снёс бы, судьбу дразня,
Не милуй меня, Боже,
Не милуй меня.

За то, что мне страсть дороже
Рассудка и злобы дня,
Не милуй меня, Боже,
Не милуй меня.

За то, что познал, быть может,
Я весь алфавит огня,
Не милуй меня, Боже,
Не милуй меня!..


БОРИС КУШНЕР
(США, Пенсильвания)

* * *
И снова – как в колокола...
Ты плакала,
ты пла-ка-ла...
Я целовал, и было мало...
Горела лампа вполнакала –
Ты плакала....

А мне б остаться до утра
И слушать дальние ветра
В тоске соснового прибоя,
А мне остаться бы
с тобою,

Но жизнь – жестокая игра,
И ни кола, и ни двора –
Чужие стены, ночь и мгла...
Ты плакала...


НАУМ САГАЛОВСКИЙ
(США, Стримвуд)

* * *
Заметаю следы. Так на пляже у кромки воды
их смывает волна. Так их ветер сдувает в пустыне.
Вот и годы мои, будто не было их и в помине,
ни один следопыт не найдёт. Заметаю следы.

Перечёркнуты дни. От стихов остаётся зола.
Отошло на покой время вальсов и бойких кадрилей.
В списке старых друзей ни имён уже нет, ни фамилий –
всех повытерла жизнь, всё, как дворник метлой, замела.

Я приду налегке на грядущие божьи суды,
этот солнечный мир за собою захлопну, как ставню,
никакого следа на планете Земля не оставлю,
лишь потомков своих. А пока – заметаю следы...


РОМАН СПИВАК
(США, Толидо)

* * *
Вот уже одиннадцатый год,
Как меня – подалее от брода
Зашвырнула тренерша-свобода
В середину пенящихся вод.

Мне уже барахтаться невмочь.
Плоть моя – чугунною гантелью.
И влекомый донною постелью,
Падаю я в медленную ночь.

Вот уже кончается глоток
Давнего, как годы, кислорода...
А вверху жестокая свобода
Ожидает платы за урок.


ВИКТОР ФЕТ
(США, Хантингтон)

ПОСЛЕ РАСПАДА
Когда отпускают цепь,
Тогда наступает степь.
Времени рвется сеть,
И некуда песню спеть.
Идут, стучат поезда
Из некогда в никогда,
Словно не слышат весть
Радостную. Вольно ж
Миру быть на цепи!
Век бесталанный, спи.
Нечего лезть под нож.


____________
ЕФИМ ШЛЯК
____________
(США, Чикаго)

* * *
Неумолим, безжалостен, суров
закон природы в каждом кратком миге.
Всё больше молчаливых номеров
в моей последней телефонной книге.

Судьба не дарит нам черновиков,
жизнь не прожить без пятен и помарок,
и потому на стыке двух веков
я каждый день встречаю как подарок.

* * *
Сплетая прошлого волокна,
я времени живую ткань
стелю плащом под Ваши окна,
на шпагу опирая длань.

Недосягаема обитель –
под нею бездна пролегла.
Я Вас прошу: не отходите
от просветленного стекла.

Сюда не часто возвращаясь,
я никого не узнаю,
но каждый раз опять влюбляюсь
в одну избранницу мою.




ПОЭТЕССЫ

***********************

МАРИНА ГАРБЕР
(Люксембург)

* * *
Хорошо на балконе уснуть под сурдинку дождя‚
Где и стул раскладной и навес несмываемый
– в помощь‚
Как неопытный стрелочник‚ загодя переводя
Час по-летнему светлый в дремучую
– с космами – полночь.
А во сне улыбнуться от детских своих полуправд
И уплыть далеко — вместе с домом под парусом шторы‚
Обходя злую мель‚ многолюдье и шум переправ‚
Но ликуя без слов‚ как награбленным делятся воры.
Унесу полсумы: накрахмаленный блеск декабря‚
Чернозем неродящий‚ как горсть неостывшего пепла‚
Очертание солнца‚ оставшееся от тебя‚ –
От него и уснула‚ а если точнее – ослепла.
Раз уж ночь напролом‚ раз уж виснет над вишней луна‚
Я назад не приду‚ мне безадресность тоже сгодилась‚
И оттуда кричу под собою не чующим дна:
«Не бы-ва-ло меня! Всё приснилось‚
приснилось‚ приснилось...»


НАТАЛЬЯ ДОРОШКО-БЕРМАН
(Украина, США, Израиль)

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
А первая любовь единственной казалась,
И пела тишина, ещё не став строкой.
Не надо горевать. Осталось, что осталось.
До детства не доплыть, до смерти далеко.
Цепочка из минут за строчкой тянет строчку
И за любовью вновь спешит любовь дарить.
И поздно сожалеть, и рано ставить точку.
До смерти далеко, до детства не доплыть.
Куда же ты, душа, продрогшая синица?
Зовут ведь не тебя, курлыча за рекой.
Осенний перелёт всё длится, длится, длится –
До детства не доплыть, до смерти далеко.


ВЕРА ЗУБАРЕВА
(США, Пенсильвания)

* * *
Памяти отца, Кима Беленковича

К морским глубинам тянется душа.
Там всё знакомо – кривизна пространства,
И копошенье – эхо вечных странствий,
И тьма, откуда жизнь произошла.
К морским глубинам тянется душа.
Туда же осень тянется за летом,
Туда уходит день за новым светом
И мысль за отрицаньем рубежа.
К морским глубинам тянется душа,
Чтоб в голос крови вслушаться взатяжку,
Следить, как жизни бродят нараспашку
По кромке неизвестного числа,
И ощущать привязанность нутра
К рассеянному тлению заветов
И расщепленью памятных моментов
На бесконечность краткого вчера.

РИММА КАЗАКОВА
(Россия, Москва)

ПЕРЕДЕЛКИНО. АВГУСТ 199О
Уезжают русские евреи.
Покидают отчий небосвод.
И кому-то, видно, душу греет
апокалипсический исход.

Уезжают, расстаются с нами,
С той землей, где их любовь и пот.
Были – узы, а теперь узлами,
словно склад, забит аэропорт.

Что сказать, что к этому добавить?
Это чья победа, чья беда?
Что от них нам остается? Память.
Памятники духа и труда…

Удержать их, не пустить могли ли?
Дождь над Переделкином дрожит
А на указателю к могиле Пастернака
выведено: «Жид».

МИРРА ЛУКЕНГЛАС
(Россия, Воронеж)

* * *
Бессоницей продавленный висок,
Тоской опустошённые глазницы…
Я пить хочу, но не хочу напиться,
В себя стекая, как вода в песок.

И лезвие ножа, и кровосток,
И кровь – солоноватая водица.
Сама себе – читатель и страница,
В той книге, что читаю между строк.

Во мне чужие голоса и лица,
Во мне сумбур неведомых времён.
Хочу забыть. Но не хочу забыться.
Рассвет протяжен - как предсмертный стон…
Я о тебе придумываю сон,
Где нам с тобой не суждено проститься.


ЕЛЕНА МАКСИНА
(США, Филадельфия)

МАДРИД
Жара и влага
Правят бал в Мадриде
И воздух – не прозрачен, а ребрист.
Июнь. Страна готовится к корриде.
Паллас Дель Торрос в сутолоке лиц.

...В музее Прадо старится Пикассо,
Эль Греко примеряет грим веков,
Театр Рояль манит к себе... и в кассы
Струятся люди, с лицами богов...

Мадрид и я –
Парим под звуки танго,
Парк Де Ретиро нам –
Любви манеж...
Я отдаюсь Мадриду
Без остатка.
Без слёз.
Без обещаний.
Без надежд.


ОЛЬГА РОДИОНОВА
(США, Филадельфия)

* * *
Потеряй меня в парке, у карусели,
в красном пальто, по дороге в рай.
Я загляжусь на птиц, что присели на провода,
а ты потеряй
Меня у киоска, где эскимо продает эскимоска,
А из кино
Шумно выходит подростков толпа,
как матросики с трапа.
Я так мала, мне пять лет, я мала и глупа,
я тебе не нужна,
Потеряй меня, папа.

Пусть мне останется пять, пусть меня унесет бабай,
В красном пальто, по дороге в страну бай-бай,
Я не буду плакать, не буду капризничать,
падать на пол,
Потеряй меня у карусели, папа.
Потеряй – у тебя еще останутся дети –
Мальчик и девочка, брат и сестра, разве мало?..
Потеряй меня, добрый мой папа, как лишний билетик,
Чтобы я тебя,
Чтобы я тебя
не теряла.


ЕКАТЕРИНА ТУРИКОВА
(США, Техас)

* * *
Ты приходи под утро. Плюхнись к огню спиной
В кресло. Укройся пледом. Грейся. Разомлевай.
– Герда? – Возможно, Герда. – Помнишь меня? Я Кай.
– Кажется, что-то было. Все поросло травой.

– Чай или кофе? Кофе, знаю. А, может, нет...
Ведь в переулке темном глухо декабрь свистит.
– Герда! – Горячий кофе будешь? – Меня прости.
Ложка бренчит по блюдцу. Гуща уже на дне.

– Сахар? Ты пил же сладкий? Или не ты, не ты...
А за стеклом все ветер. Выброшу календарь.
– Герда, послушай, вместе будем... – Так сахар, да?
Черный? Как хочешь. Горький вкус обжигает рты.

Точками ледяными закоченеть окну.
– Так молока ли, сливок? – Герда, к тебе пришел...
– Рада. Я гостю рада. Видишь, накрыла стол.
Сливок не будешь? Точно? Свежих, не обману.

– Я тебя долго помнил... – Правда? Неважно, пар
Сизый из чашки тянет. Не опали язык.
Маленькими глотками пробуй. – Потом привык,
Я тебя вечно знаю, Герда... – Ты Кай? Так стар.

Вроде и было имя. Сколько же нынче зим...
А ведь когда-то... ты ли? – Герда! – Еще воды?
А за порогом иней путает все следы.
– Герда, я Кай! – Конечно. – Герда, я... – Стал другим?

Выпьем? А, впрочем, поздно, кажется, пить боржом.
Хриплым прогорклым тембром колет ребро ночи.
Взрезать нарыв ли, память звездчатым миражем.
Вот и поговорили. Напополам молчим.

Ты приходи под утро. Раз в десять тысяч лет.
Ты уходи под утро. Праздновать не с руки.
Меряет милый мальчик новенькие коньки.
Воск, прогорая, плачет. Время выключить свет.


ЛАРИСА ЩИГОЛЬ
(Германия, Мюнхен)

* * *
Яну Торчинскому

Не веруя ни в чох, ни в чудеса,
Мы, видно, прогневили небеса –
И между нами выросли леса,
Вскипели хляби и разверзлись бездны.
А чтоб достичь падения оков,
Герой обязан, и без дураков,
Сносить пять пар железных башмаков
И посох истереть – опять железный.

Я маюсь в заколдованном лесу
И то ли службу, то ли крест несу
Во гробе, издающем на весу
Хрустальный звон – для вящего вниманья.
Приди сюда, за тридевять морей,
Найди и расколдуй меня скорей –
Не юный принц, но пожилой еврей,
Зато отнюдь не чуждый пониманья.


ИННА ЯРОСЛАВЦЕВА
(США, Коннектикут)

* * *
Мой стих непробившийся – больно и странно.
Не то, чтобы рана, ведь боль безымянна,
Не то, чтобы слепо, но немо и глухо,
И пальцы фальшивят, вбивая со слуха.

Мой год недопетый, мой путь тупиковый,
От первого камня до камня второго,
Пунктирного смысла нетвердую свечку
Задуло грозой от калитки к крылечку.

Мой град неразрушенный, сын нерожденный.
Японские клены взлетают с газона –
Багровые птицы, крестом по странице.
И ветер утихнет, и рифма приснится.