ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ

ВСЕ МУЗЫ В  ГОСТИ БУДУТ К НАМ

ИННА ЯРОСЛАВЦЕВА
«НО Я СМЕЮ ПРОСИТЬ: ДОСМОТРИ МОИ РУССКИЕ СНЫ…»

Инна Ярославцева родилась в Москве, окончила факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ. Постепенно перебравшись из математики в маркетинг и из России в Америку, живет в Коннектикуте, где руководит отделом маркетинга в крупной компьютерной корпорации. Стихи Инны были опубликованы в сборниках «Одним файлом» (Seagull Press, Балтимор, 2005), «Темная лошадка» (Новосибирск, 2004), «Серебро Слова» (Новосибирск, 2005), в журналах Seagull, «Заповедник», «Вечерний Гондольер», «Сетевая Словесность» и других изданиях.
От составителя. Чтобы проникнуть в непростой и трепетный мир поэзии Инны Ярославцевой и порадоваться глубине и многоцветью ее стихов, в них необходимо вчитываться, вслушиваться и всматриваться. Только при этом можно оценить высокое мастерство поэтессы, эмоциональную и эстетическую прелесть ее творчества. В частности, опытный читатель оценит непростую архитектонику стихов Инны, например, оригинальное расположение в строфах рифмованных строк или вольную смену размеров в пределах одного стихотворения, что придает этим стихам музыкальность фортепьянной пьесы, содержащей и forte, и piano, andante и presto. И еще нельзя не отметить, что стихи Инны Ярославцевой окрашены светлой пушкинской печалью и нескрываемой ностальгией, «любовью к отеческим гробам». Но если при чтении стихов приходят на память пушкинские строки — то можно ли выше оценить и эти стихи, и их автора?
Я хочу напомнить читателям, что в предыдущей, юбилейной странице мы обещали «держать планку на той же достойной высоте». Публикация стихов Инны — лучшее доказательство серьезности наших намерений, не правда ли?

Ян Торчинский.
P.S. Напоминаем наш адрес: ytorch@mail.ru


* * *
Оттого, что мороз, несмотря на немое вранье
Календарных листов
да восторженных сводок погоды,
Что по черному снегу когтями стучит воронье —
Может, смертных пугая,
а может, готовясь к исходу,

Оттого, что весна не спешит, не спешит, не спешит,
Только трещинки птиц
на закатном небесном фарфоре,
Очевидно, покой слишком белыми нитками шит,
И хандра сторожит, и мой номер опять не в фаворе,

Оттого, что не гончие — верное время само
Замыкает кольцо, завершая успешную травлю,
Я пишу вам, mon cher.
Впрочем, что там — и это письмо
Все равно не отправлю, mon cher.
Все равно не отправлю.

2004


CHARDONNAY
Тополиная горечь последней недели весны,
Заливает гортань и глаза заставляет слезиться,
И июнь обещает беспечно-гамачные сны,
И сажает пятно посредине последней страницы.

Можно все изменить.
Смыть окно. Передвинуть диван.
Развороченный быт постепенно срастается с телом,
Для чего тебе дан этот день, этот час, этот план,
Если всякий маршрут —
только контур, прочерченный мелом?

Подожди. Будет свежая долька луны к chardonnay,
Дребезжание звезд на ветвях из-под паруса шторы,
И однажды спиной прислонившись к холодной стене
Обретешь, наконец, ощущение твердой опоры.

А пока тридцать пятый бесцельный вопрос «почему»,
Без ответа оставив, — оставь навсегда без ответа,
Потому что весна задыхается в вербном дыму,
За которым грядет беспросветно-рабочее лето.

За которым — туман, за которым — совсем невтерпеж
Ожидать, что по пьесе без промаха выстрелят ружья.
И опять не дождавшись, лишь клейкую почку смахнешь,
Оставляя на смежных страницах беды полукружья.

2004


* * *
Мне всю неделю лгали зеркала,
и время застывало над страницей,
когда от самолетного крыла
тень ровно отрывалась и плыла,
и становилась самолетом, птицей,
крестом, пятном, и памятью о тени —
до берега другого океана,
где снова заползала под крыло.

И, как незаживающая рана,
на дне стакана
высохший merlot.

2005


* * *
Ну что, мин херц — мажорные тона?
Апрель глумится, вечность не видна,
Зонт навсегда пересекает площадь...
Ты говоришь — не проще ли? Не проще.
Свет режет в кровь края о витражи,
Стекая красным к каменным подножьям.
Апрель не побеждает бездорожье.

Мин херц, когда вернешься — расскажи.

2004


T.P.
1.
«I don't like all these notes...»
T.P.

Электронная почта — не средство вести разговор.
Ошалевший курсор,
Спотыкаясь, бежит по экрану.
Это буквы текут на заплаканный листьями двор,
Где по-прежнему льет из небесного ржавого крана.
И летит над Европой по байтам раскрошенный вздор.
Дует юго,
раскрашенный парус несет от Пирана...

Я готова поверить, что мы сочинили друг друга.

2.
«Can we plan smth for November?
We really need to talk».
T.P.
В долгоиграющем кошмаре,
В раскосом азиатском ливне,
В московской выстраданной хмари,
Высоткой поднятой на бивни,
Мы снова брешь пробили в осени,
И вновь, в очередной столице,
Листать гостиничные простыни —
Все той же повести страницы.

Здесь дым листвы на Новодевичьем
Вдыхают мраморные поры,
И тело мертвого царевича
Хранят угрюмые соборы,
А мы уходим преднамеренно
От обсуждения вопроса,
И время падает замедленно
Листвой созревшей под колеса.

Потом — полночная езда
От Шереметьево к заставам,
И чертит низкая звезда
Твой путь в далекую Варшаву.
А в эпилоге, после гриппа
Нет ни подсветки, ни героя.
Лишь трое суток недосыпа
На трое суток перепоя.

1993-94


П.Г.

Я тебя попрошу досмотреть
мои русские сны.
Все равно захлебнувшись
подсоленной пеной цейтнота,
Опоздаешь, проспишь,
перепутаешь время отлета,
И меня не проводишь из холода этой страны
До стеклянной стены.
Ты последний из стаи и рода.

А еще, посмотри,
ты последний на снимке у школы,
Там, где лица одно за другим исчезают на фото,
Только мраморный фон,
только мы среди белого фона,
Убери эту рамку — и поле готово для взлета.
И финальными титрами выплывет слово «отъезд»,
И единств театральных
не в силах отвергнуть каноны,
Для иллюзии общего действа звенят телефоны,
Но единство времен
разрушается дальностью мест.

Но я смею просить: досмотри мои русские сны,
Не меняя ключей от замка и пароля на входе,
Разгреби этот хлам, этот мусор из старых мелодий,
Воссоздай эту форму по острым значкам кривизны!
Я не верю, дружок, будто мы начинаем с нуля,
От последнего кадра на прежде отснятой кассете.
В новый срок — видит бог — я не жгла своего корабля,
Он размок и потек, как положено ветхой газете.

Но крошатся слова, под руками крошатся слова.
Я не буду звонить, чтобы просто сказать: я жива.
Дотяни до весны. Досмотри мои русские сны,
Чтобы где-нибудь ждал «тот ручей у янтарной сосны»...
1994


ЯПОНСКИЙ СОНЕТ
Дважды в году распускается куст жасмина —
После Больших Дождей и осеннего снега.
Пегая кошка огню подставляет спину,
Белые лисы уходят от человека.

В сумерках грустно рассматривать свиток сада —
Иероглифы веток подвержены многословью.
Путник, прошедший дверцами снегопада,
Издали видит свечку у изголовья.

Нынче не в силах покинуть приют весны
Дикие гуси не носят мне ваши сны.
Впрочем, в разлуке нам снится одно и то же:
Зимние карпы плывут на луну блесны,
Вьюга ведет языком по краям десны,
Время проводит метлой по сугробам кожи.

1992


* * *
Ностальгия —
лекарственный привкус от слова во рту,
как настой на спирту,
как кириллицы острые зерна.
И до хруста попкорна
костяшками сжать темноту.
Я всегда так легко
проводила по жизни черту —
как по свежему дерну.

Над игрушечным городом
тянется ратуши шпиль —
И по тысяче шпилей на каждую тысячу миль.

Ностальгия —
слегка пересоленный слой в пироге,
ломит руку к пурге
от пурги за четыре границы.
Там ручные синицы,
Изба на куриной ноге...
Там обычно судьба
вылезает за кромку страницы,
Выводя по дуге.

Но отстрочены ровно
полоски шоссейных дорог.
И стежок за стежком
приближается новый порог.

1994


* * *
Мой стих непробившийся — больно и странно.
Не то, чтобы рана, ведь боль безымянна,
Не то, чтобы слепо, но немо и глухо,
И пальцы фальшивят, вбивая со слуха.

Мой год недопетый, мой путь тупиковый,
От первого камня до камня второго,
Пунктирного смысла нетвердую свечку
Задуло грозой от калитки к крылечку.

Мой град неразрушенный, сын нерожденный.
Японские клены взлетают с газона —
Багровые птицы, крестом по странице.

И ветер утихнет, и рифма приснится.

2004


НЕСКУЧНЫЙ САД
А в саду Нескучном теперь метель,
Только в сладкий чай наливать коньяк,
Да из старой боли тянуть кудель,
Все равно к пяти загустеет мрак.
Собери пасьянс, подведи баланс, —
Не свершив греха, не узнать судьбы.
Оттого несбывшийся мезальянс
Оставляет «если бы да кабы».

А в саду Нескучном теперь весна.
Тонкий лед, как плиточный шоколад,
И хрустят, ломаются кромки сна
Про двенадцать весен тому назад.
Да и что изменится в том краю,
Где в пустом дому не хватает врат, —
Лишь из пьяной памяти сотворю
И застылый март, и Нескучный сад.

А в саду Нескучном теперь жара,
Из травы не вытравишь серый цвет,
Это в двадцать кажется, что с утра,
К сорока подруливаешь в обед.
Но в который раз обведя клише,
С двух сторон считая до сорока,
Мы бы нынче встретились на меже,
По которой меряются срока.

А в саду Нескучном дымит листва,
Никуда не деться от той листвы,
И еще слова, в перехлест слова,
По краям осыпавшейся молвы.
И все так «не так», что ноябрь — пустяк,
Да по крыше желуди — камнепад,
Да пушистый плед, да в печаль — коньяк,
Да Нескучный сад, да Нескучный сад.

2003


* * *
Можно просто подняться с кресла и выйти вон,
Через десять страниц судьбы провести черту,
Словно в первый раз по весне — колокольный звон,
Словно в первый раз по пустому шагать мосту.
Есть всегда свобода ответить «спасибо — нет»,
Даже если потом весь век отдавать долги,
Выбираешь кандальный звон — или звон монет,
Только мне не лги — и про выбор себе не лги:
Можно просто подняться с кресла и выйти вон.

2005.


РОДОВОЕ ИМЕНИЕ
«Сразу после похорон он удалился
в родовое имение под Вологдой...»
Из биографии Б.

Из апреля пройти в октябрь, не заметив лета,
Анфилада недель шаги отражает гулко.
Будет девять дней по грязи ковылять карета
В Вологодский край из Лебяжьего переулка.
И покуда бредет душа до престола Бога —
Девять дней как читал псалом преклонив колена —
В деревенском аду завершится моя дорога,
Где тропинка в дом заросла чередой паслена.

Где пекут кулебяки и в сумерках месят тесто,
Только дремлешь под стук
над наливкой из спелой вишни...
Остается молитва, да просьба — оставь мне место,
Чтобы встали рядом, когда призовет Всевышний.
В сорок дней тишина в округе, уже светлело,
Моросящий осенний свет затопляет сушу.
Деревенская жизнь, утверждается, лечит тело,
Бесконечной тоской полей отравляя душу.

Разбираешь бумаги — невнятный оттенок тлена,
Месяцами доходят книги, сроками — моды.
Говорят, что живут — сеют рожь, убирают сено,
По обедам считают дни, по морщинам — годы.
Проседая под вязкой пылью соседских сплетен,
Что мундир, что сюртук обретают черты халата.
Засыпаешь, с одной надеждой, что все же смертен,
И бредешь всю ночь коридорами каземата.

Этот дом поменяет хозяев, сгорит в пожаре,
Только лопнет в жару струна в глубине рояля....
За столетие — чувствуешь в воздухе запах гари?
За столетие — слышишь под окнами хохот швали?
А пока, до чужого века, паленой шерсти,
Запыленных архивных книг, искаженной речи —
Знать, что ты не приснишься боле до самой смерти,
И молиться в холодной спальне об этой встрече.

2005


* * *
Бездонный дождь, размотанный на нитки,
протянутый от двери до калитки
до той сосны, что ветками в туман,
цепляясь за невидимую стену,
за прошлый год, за мертвую мечту...

И я смирюсь, что в ощущеньях дан
нам этот мир. И соглашусь на цену.

И книгу до рассвета не прочту.

2005


9.11
Пустоту называют осенью. Боже мой,
Не по той попадая клавише — провидение,
От того, что, замерзнув, душа поспешит домой,
Не искать спасение от, но принять спасение.
От того, что мне нынче опять не хватает слов,
Незамызганных слов,
пусть неточных, пускай не острых,
Описать этот день и падение всех основ
Нашей жизни из гари неба на хрупкий остров...
Нам еще возвращаться засветло — дни длинны,
Сентябри теплы в этом городе, ночи пряны.
День в году проживать без горечи — без вины,
Сентябри тихи и, как в юности, многогранны.
Этот город расширит зрачки, да оскалит пасть —
Он живых отличит по запаху в новом облике —
Там, где яблоку негде упасть, ни пройти, ни встать,
Там, где души слетали на землю в бетонном облаке.

Ты всегда просил — молодым уйти, молодым.
Над заливом развеют прах — и остаться здесь,
Где блестит асфальт надеждой и перламутром...

Кофе будет немного слаб, но горяч, как дым.
Разболтаешь в нем сахар да бурой корицы взвесь.
И от крышки повалит пар, и начнется утро.

2005


АВГУСТИН
Скоротечная игристость
мимолетной переписки,
Блеклый фантик от ириски
с незапамятной прогулки.
Год далекий, путь неблизкий,
Запах патоки в шкатулке.

«Ах, мой милый Августин», —
котелок поет над паром,
«Все прошло, — поет, — не даром,
все оставит отпечатки».
Так и ждет моя перчатка
На перилах в замке старом.

Августин, в столице траур,
августейшая утрата,
По приказу магистрата
на домах спускают флаги...
Это осень виновата
Желтой грустью в плоской фляге.

Помнишь, старый император
похоронен в базилике,
Где страшили в детстве лики
на гранитных саркофагах...
Пляшут солнечные блики,
В неподписанных бумагах.

Ах, мой милый Августин,
ты почувствовал движение
Словно перышка скольжение,
дуновение по коже.
Время камни не тревожит —
Только наши отражения.

Ах, мой милый Августин,
Все прошло — и время тоже.

2004


* * *
…провинциальной Винницы —
внуки, осколки, парии…

что в это мире сдвинется —
каину, скажут — каиново.

вечным скитальцам заново
речь обживать…по памяти
кадиш читать над пришлыми,
кадиш читать над старыми —
в западном колумбарии
в городе с виадуками
над голубыми вишнями,
под золотыми буквами.

и не успеть за внуками:
каину — помнишь? — каиново.

2005


Инна ЯРОСЛАВЦЕВА