«ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ»
ЮРИЙ БРАГИНСКИЙ
«В НЕВЕСОМОСТИ ЛЮБВИ МОЖНО ПАДАТЬ ТОЛЬКО ВВЕРХ»
Ленинградец. Закончил Политехнический Институт в 1983 году. В 1989 году эмигрировал в США. Живет в Далласе. Работает программистом. Публикации: Альманах Поэзии «Одним Файлом», журнал «Чайка», а также другие журналы и газеты в России, Германии и Америке.
От составителя. Мне кажется, что отличительной чертой стихотворений
Юрия Брагинского является отсутствие доминирующей ноты, что характерно для творчества многих поэтов. Юрию доступны все оттенки переживаний и состояний души – вплоть до самых противоположных. Сравните, например, теплое «Приглашение», озорное «Опыт натурализма» и «Из жизни испанских донов», горькое «И я была девушкой юной» или трагическое «Ужассс…» А как хороши образы в его стихах: «Черно-белый кулик присаживается на берег / С манерностью пожилого избежавшего тюрьмы афериста», или «Как похож на уродца-слоника / Этот нелепый старый чайник», или «Попросил у осени: «Дай тепла!»', и осень ответила: ''Сам возьми!''»…
Однако — слово Юрию Брагинскому.
Ян Торчинский
* * *
Рим, Сайгон и Таврический сад,
Шарф на шею и руки в карманы,
Порыжевший хиповый бушлат,
Полупьяные полуроманы...
Эй! Кто знает дорогу назад?
МАЙ 1990
Часы над крышей черепичной
Звонят с надрывом бесполезным.
Пузатый лавочник привычно
Засовом щёлкает железным.
Сосед задёргивает штору –
Наверное, пришла невеста.
Любимая, ты помнишь?
Горы,
Жара, Италия, сиеста...
ХАНДРА
I
В скрипучих недрах старого дивана,
Запущенный, похмельный и больной,
Я обессилен пыткою двойной –
Бессонницы и скверного романа.
Весь дом пропитан запахом касторки,
Пеленок, щей... А в переплет окна
Оскалилась ущербная луна
С неотразимым шармом дынной корки.
II
Полпути, полдороги... Хроника
Мнимых бед и потерь случайных.
Как похож на уродца-слоника
Этот старый, нелепый чайник.
И, нелепый, как чайник старый,
В мутноватом зеркале некий
Длинноносый субъект усталый
Близоруко прищурил веки.
III
Теплый вечер, блестящий песок, прибой, а перед
Полоской прибоя осока, шелестящая тихо и чисто.
Черно-белый кулик присаживается на пустынный берег
С манерностью пожилого, избежавшего тюрьмы афериста.
Небо темнеет, накрывая море опрокинутой чашей.
Кулик не спеша подбирает рыбную мелочь на ужин.
Закат неизбежен, но совершенно не страшен,
Так как восход уже давно никому не нужен.
ЛАРЕК
Ты мне снова напомнил...
Унылый, расхлябанный вечер.
Карл Маркс,
Словно ангел-хранитель, глядит со стены.
Репродуктор.
Обрывки какой-то бессмысленной речи.
Состоянье души.
Нет, скорей, состоянье вины.
Состоянье войны.
Нет, скорей, состоянье измены...
Под слепым фонарем,
В окруженьи бесплотных калек,
Пьяный дворник
Угрюмо сдувает вонючую пену
У пивного ларька,
В черноватый затоптанный снег.
Наплевать и забыть!
Я давно отвалил к антиподам,
Поднабрался ума
И оброс барахлишком слегка...
Как плохое кино
Образца сумасшедшего года.
Как следы.
Как плевки.
На снегу, у пивного ларька.
ПРИГЛАШЕНИЕ
Глухомань, но тепло. Для моих отмороженных рук,
Для артритных суставов не выдумать климата лучше.
(Занесла же нелегкая!) Если представится случай,
Приезжай погостить. Помнишь, «птицы тянулись на юг...»?
Это к нам. Здесь тепло. Здесь у каждого в доме барбос
Или кот, не облезлый – раскормленный, гладкий, холёный.
«Потерялся котёнок!!! Награда - три сотни зелёных!!!»
Чем, скажи, не приварок к зарплате? А если всерьёз,
Здесь тепло. Да, конечно, пора бы привыкнуть уже,
Но потеют спина и ладони, и чешется нёбо.
Здесь не строят домов выше двух или трех этажей –
При избытке земли никому не нужны небоскрёбы.
В воскресенье с утра прихожанки идут из церквей,
Демонстрируя гордо брильянты, прически и попы –
Все изрядных размеров. Скажу, положившись на опыт:
Если дама стройна, значит дама заморских кровей.
Ладно, чья бы корова... И сам ведь не кожа да кости,
И животик, и зад, а прическа – прости и прощай.
Экий, знаешь ли, Надсон, отправленный кем-то «на ща»
И осевший, оплывший, увязший в делах и в вещах.
Здесь тепло, и ... Послушай, ты всё же приехал бы в гости?
ДРУЖИЩЕ
Дружище, кончай-ка хлестать гнильё,
Глушить бормотуху брось!
Купи себе шелковое бельё,
Штиблеты, цилиндр и трость.
Отставь стакан, убери пузырь,
Глаза продери скорей –
И будут тебе в рукаве тузы,
И полный сбор козырей.
Изящно шути, покоряя дев,
В иных вызывая злость.
Иди к своей цели, смелей, чем лев,
Стремительней, чем лосось.
И будешь ты фат, лицедей, пижон –
Такая твоя стезя,
Не бойся, что станешь судьбе смешон,
Смешней, чем сейчас, нельзя!
Не хлопай ушами, дразня собак,
Горбатого не лепи.
Дружище, купи себе трость и фрак,
Цилиндр себе купи!
ОСЕННЯЯ ТЕРМОДИНАМИКА
Осень вилась сигаретным дымком,
тянулась глотком плохого вина.
Менялись подруги.
По утрам я вечно путал их имена.
Враги прощали.
Махнув рукой, друзья переходили на Вы,
Только осень стучалась в мое окно
руками пестрой листвы.
Я замерз, и устав от вина и подруг,
от друзей и врагов, от измен и возни,
Попросил у осени: «Дай тепла!»,
и осень ответила: «Сам возьми!»
И мой дом без остатка забрал тепло
узкою щелью своих дверей,
А на улице началась зима,
и снег закружился в пустом дворе.
ДОРОЖНАЯ ПЕСЕНКА
Усталый певец позабытых дорог
На вечную пыль обречен,
Но если кому-то помехой порог,
То мы-то с тобою при чем?
Как сладко дремалось тебе, птицелов,
Проснулся – вся жизнь позади.
Фарфоровой куколкой дразнит любовь,
Да ты у нее не один.
Мерцает, дрожит голубой огонек,
Невесело манит вдали.
Куда-то хромает крылатый конек,
Копытцами вязнет в пыли.
На красных деревьях осенняя смерть
Пылает, туши – не туши,
Но нам, вероятно, уже не успеть,
И, значит, не стоит спешить.
Усталый певец полосатых столбов
Задумчиво пьян без вина,
Но если голодным не хватит хлебов,
То наша ли в этом вина?
* * *
Не мешало бы понять
Самого себя хотя бы –
Вроде, счастья-то чуть-чуть,
Как делить его на всех?
Все, конечно, пустяки,
Дело вовсе не в масштабах –
В невесомости любви
Можно падать только вверх.
Значит рано горевать,
Но и праздновать не стоит.
(Заплутаем ли во тьме,
Проберемся ли на свет?)
На «junkyard»е у судьбы
Главный мусорщик в запое,
Только если рядом ты,
Мне, ей-богу, дела нет.
Кто подарит нам весы,
Чтобы взвешивать молчанье?
Кто назначит нас стоять
В карауле на века?
Я не помню имена
И не верю обещаньям,
Просто, если ты уйдешь,
Я умру наверняка.
ТЫ
Ты смеешься, и звезды меняют цвет,
и звери идут в запой.
И седой кондуктор, устав вздыхать,
рыдает в пустом депо.
И сторож колотит в пустой бидон
у крепко закрытых врат.
(Твой супруг считает его врагом,
но он никому не враг.)
И можно всю жизнь преследовать свет,
и вдруг прозреть в темноте.
И можно не верить твоим словам,
и можно тебя не хотеть.
И можно гадать на битом стекле,
и не понять ничего.
Но тот, кто считает тебя своей...
Боже, помилуй его.
ОПЫТ НАТУРАЛИЗМА
Сентябрь. Колхоз. Чернеющие нивы.
VEF. Опера. Окурки и бардак.
Зашел Васильич. Попросил на пиво.
Я с Тоськой устанавливал контакт.
Смеркалось. Стая птиц тянулась к югу.
Хотелось жрать. Конкретно – колбасы.
Васильич что-то мямлил про услугу.
Пищала «Тоска». Подвывали псы.
Дождь. Радиатор – два конца в розетку.
Васильич был похмелен и соплив.
Ныл баритон. Скрипела табуретка.
Вернулась Тоська. Видимо, отлив.
Васильич занял треху. На лекарство.
И отвалил. Сослался на дела.
VEF дребезжал про верность и коварство.
Давали «Тоску». Тоська не дала.
ИЗ ЖИЗНИ ИСПАНСКИХ ДОНОВ
Дон Хуан Себастьян-и-Родригес,
Грациозный, как розовый ибис,
Возбудившись излишне,
Съел за трапезой пышной
Восемь сотен вареников с вишней.
Дон Диего Хозе-и-Рамирес,
Деликатный и тонкий, как ирис,
Возмущался чуть слышно:
«Ах, свидетель Всевышний,
Восьмисотый был все-таки лишний!»
И Я БЫЛА ДЕВУШКОЙ ЮНОЙ...
I
Узковат в плечах, тонковат в кости,
Мелковат для своих сорока шести,
Ни солидности, ни навара.
Лопотал, журчал... привела домой.
Уступила. И жалко ли, Боже мой?
Много разных перебывало.
Супермен... лишь узоры из слов свивать.
Поистаскан, зато не пуста кровать.
Недомерок, да кто ж их мерит?
Жидковат вверху, хлипковат внизу,
Но и мой виноград – без пяти изюм,
Женихи не скулят под дверью.
II
Залезем в недра памяти глумливой,
К началу дней.
Там дружба и печаль.
Там легкой юбки пестрые извивы
На бедрах ранней зрелостью счастливых,
Любовь, разлуки, косы по плечам,
Случайный флирт, измены невзначай –
Все новизна...
А здесь, теперь?
Тоскливо.
Детишки, быт.
И этот тип сварливый,
Смешной тиран, оправданно ревнивый,
Привычно бесполезный по ночам.
ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ
«Узрю ли истину?»... Да наплевать, пожалуй.
Трескучих слов, ей-богу, через край.
Селяне, нивы, обретенный рай,
Народность, корни... Что-то убежало
Там, на плите... Вонища... В печке глухо
Гудит, скворчит. Хозяюшка-старуха
Храпит, да так, что падает стена.
И хрен бы с ней... Пойду, возьму вина,
Тихонько сяду, света не включая,
На грязной кухне, отыщу плечами
Косяк занозистый – поганый, да упор,
Приму с горлА, и стану слушать тупо,
Как на плите для завтрашнего супа,
Побулькивая, варится топор.
СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПЕСЕНКА
В том городишке полусонном,
Забытым летом, жарким летом
Звенел комар хрустальным звоном,
И цвел бурьян махровым цветом.
Ты помнишь, милый, незабудки,
Ты помнишь, милый, маргаритки,
Мои невинные поступки,
Твои нескромные попытки?
Сбывались странные приметы,
Рождались смутные желанья,
И убаюкивало лето
Своим размеренным дыханьем.
Ты помнишь тень под старым вязом
И речки медленной теченье,
Мои жестокие отказы,
Твои забавные мученья?
Промчалось сказочное лето,
И мне, мой милый, мой жестокий,
Остались письма без ответа,
Хандра и тихие упреки.
ДВОЕ
На стуле уютно свернулся кот,
Дрожит огонек в печи,
И кто-то один тихонько поет,
А кто-то второй молчит.
И сколько раз баланс не своди,
Сальдо всегда в ущерб,
Но первый успел позабыть мотив,
А второй не знал вообще.
Берущий силой всегда герой
Для дрожащего в темноте,
И первый знал, чего хочет второй,
А второй ничего не хотел.
Но каждому овощу будет свой фрукт,
И каждому фрукту срок,
И первый считал, что приметы врут,
А второй читал между строк.
Тихонько потрескивают дрова,
Стынет в стакане чай,
И первый сказал: «Как болит голова»,
А второй опять промолчал.
БАНАЛЬНОЕ
В углах застыла тишина.
Темно. Пустеет понемногу
Бутылка красного вина
На ветхом стуле колченогом.
Хмельных раздумий благодать –
Простор для маленьких открытий,
Способность мыслью проникать
До основания событий...
И кто докажет мне, что грех
В такой неторопливый вечер
Пить в одиночестве за всех,
Кого, наверное, не встречу,
За глупости прошедших дней,
За горечь будущих болезней...
Пьянеть – и делаться мудрей.
И добродушней. И любезней
К тем, кто блуждая в темноте,
Как я сбивается с дороги,
И в основании потерь
Находит лишь себя в итоге.
НИАГАРА
Над желтой пеной, над серым снегом,
Над занавеской воды нечистой
Рыдают чайки, объевшись хлебом,
Рычат машины, галдят туристы.
С экономикой рыночной
Вечно спешка да гоночка,
Отдохнуть бы маленечко,
Полежать бы тихонечко...
Повсюду толпы, ну просто тошно,
Звенят мошною – воды не слышно.
Что?! Ниагара?! – Ужасно пошло!
Что?! Как поездка?! – Да боком вышла!
Впечатления пестрые,
Ощущения острые...
А мне бы выспаться просто бы,
Мне бы выспаться просто бы...
* * *
Проказа дней разъест остатки чувств.
Запаришься, устанешь до предела
И, в потолок уставясь обалдело,
Заноешь: «Не люблю и не хочу,
И не могу. Хоть разорвись, хоть тресни...»
Но трубным гласом, всеблагою вестью
Откуда-то с заоблачных высот,
Знакомый окрик зазвенит, как песня:
«Чего разлегся?! Марш за колбасой!»
И все путем. И море по колено.
И сил полно. И снова можно жить.
Когда бы не ахейские Елены,
Загнулись бы ахейские мужи!
УТОПИЯ
Все на столе – рюмашка, плошка, ложка.
Плесни, Матрена, беленькой немножко,
Да под ушицу, да заесть лучком...
Ох, хорошо! А где у нас картошка?
Ах, вот она! С укропцем, с чесночком.
А к водочке моченая морошка –
Ну, самый смак! И в койку прямичком,
А в коечке хозяйка под бочком.
Иди ко мне, Матренушка-матрешка...
И как Христос по сердцу босичком!
Тишь, благодать, луна глядит в окошко.
А на печи, упившись молочком,
Беседует лениво со сверчком
Пушистая, раскормленная кошка.
УЖАСССС…
А он кричал ей: «Погоди,
Дескать, как же!
Я же, дескать,
И пожил маловато!»
А она ему:
«Молчи! Экий ражий.
У тебя, мол, впереди
Лишь палата».
И добавила
С улыбкою скверной,
Надвигаясь, словно печь
На Емелю:
«А ходить-то
Ты не будешь, наверно...
Если только под себя
Раз в неделю».
А потом охомутала
Мгновенно –
Что ж, убогого обидеть
Не сложно.
И вкатала семь кубов
Внутривенно...
А могла ведь, между прочим,
Подкожно!
ОДИССЕЙ
«Воспой, о Муза...» Как там у Гомера?
Гнилая бухта. Ветхая галера.
Убогое жилище под горой.
Потасканный, лысеющий герой,
Зовущий Пенелопою гетеру...
Что, Одиссей, награда не по чину?
Дары богов... И стоит ли причины
Искать, когда хандра неизлечима
Как седина, подагра и морщины,
Как пошлый, застарелый геморрой?...
И доверять не стоило Гомеру.
ЮРИЙ БРАГИНСКИЙ
«ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ»
ЮРИЙ БРАГИНСКИЙ
«В НЕВЕСОМОСТИ ЛЮБВИ МОЖНО ПАДАТЬ ТОЛЬКО ВВЕРХ»
Ленинградец. Закончил Политехнический Институт в 1983 году. В 1989 году эмигрировал в США. Живет в Далласе. Работает программистом. Публикации: Альманах Поэзии «Одним Файлом», журнал «Чайка», а также другие журналы и газеты в России, Германии и Америке.
От составителя. Мне кажется, что отличительной чертой стихотворений
Юрия Брагинского является отсутствие доминирующей ноты, что характерно для творчества многих поэтов. Юрию доступны все оттенки переживаний и состояний души – вплоть до самых противоположных. Сравните, например, теплое «Приглашение», озорное «Опыт натурализма» и «Из жизни испанских донов», горькое «И я была девушкой юной» или трагическое «Ужассс…» А как хороши образы в его стихах: «Черно-белый кулик присаживается на берег / С манерностью пожилого избежавшего тюрьмы афериста», или «Как похож на уродца-слоника / Этот нелепый старый чайник», или «Попросил у осени: «Дай тепла!»', и осень ответила: ''Сам возьми!''»…
Однако — слово Юрию Брагинскому.
Ян Торчинский
* * *
Рим, Сайгон и Таврический сад,
Шарф на шею и руки в карманы,
Порыжевший хиповый бушлат,
Полупьяные полуроманы...
Эй! Кто знает дорогу назад?
МАЙ 1990
Часы над крышей черепичной
Звонят с надрывом бесполезным.
Пузатый лавочник привычно
Засовом щёлкает железным.
Сосед задёргивает штору –
Наверное, пришла невеста.
Любимая, ты помнишь?
Горы,
Жара, Италия, сиеста...
ХАНДРА
I
В скрипучих недрах старого дивана,
Запущенный, похмельный и больной,
Я обессилен пыткою двойной –
Бессонницы и скверного романа.
Весь дом пропитан запахом касторки,
Пеленок, щей... А в переплет окна
Оскалилась ущербная луна
С неотразимым шармом дынной корки.
II
Полпути, полдороги... Хроника
Мнимых бед и потерь случайных.
Как похож на уродца-слоника
Этот старый, нелепый чайник.
И, нелепый, как чайник старый,
В мутноватом зеркале некий
Длинноносый субъект усталый
Близоруко прищурил веки.
III
Теплый вечер, блестящий песок, прибой, а перед
Полоской прибоя осока, шелестящая тихо и чисто.
Черно-белый кулик присаживается на пустынный берег
С манерностью пожилого, избежавшего тюрьмы афериста.
Небо темнеет, накрывая море опрокинутой чашей.
Кулик не спеша подбирает рыбную мелочь на ужин.
Закат неизбежен, но совершенно не страшен,
Так как восход уже давно никому не нужен.
ЛАРЕК
Ты мне снова напомнил...
Унылый, расхлябанный вечер.
Карл Маркс,
Словно ангел-хранитель, глядит со стены.
Репродуктор.
Обрывки какой-то бессмысленной речи.
Состоянье души.
Нет, скорей, состоянье вины.
Состоянье войны.
Нет, скорей, состоянье измены...
Под слепым фонарем,
В окруженьи бесплотных калек,
Пьяный дворник
Угрюмо сдувает вонючую пену
У пивного ларька,
В черноватый затоптанный снег.
Наплевать и забыть!
Я давно отвалил к антиподам,
Поднабрался ума
И оброс барахлишком слегка...
Как плохое кино
Образца сумасшедшего года.
Как следы.
Как плевки.
На снегу, у пивного ларька.
ПРИГЛАШЕНИЕ
Глухомань, но тепло. Для моих отмороженных рук,
Для артритных суставов не выдумать климата лучше.
(Занесла же нелегкая!) Если представится случай,
Приезжай погостить. Помнишь, «птицы тянулись на юг...»?
Это к нам. Здесь тепло. Здесь у каждого в доме барбос
Или кот, не облезлый – раскормленный, гладкий, холёный.
«Потерялся котёнок!!! Награда - три сотни зелёных!!!»
Чем, скажи, не приварок к зарплате? А если всерьёз,
Здесь тепло. Да, конечно, пора бы привыкнуть уже,
Но потеют спина и ладони, и чешется нёбо.
Здесь не строят домов выше двух или трех этажей –
При избытке земли никому не нужны небоскрёбы.
В воскресенье с утра прихожанки идут из церквей,
Демонстрируя гордо брильянты, прически и попы –
Все изрядных размеров. Скажу, положившись на опыт:
Если дама стройна, значит дама заморских кровей.
Ладно, чья бы корова... И сам ведь не кожа да кости,
И животик, и зад, а прическа – прости и прощай.
Экий, знаешь ли, Надсон, отправленный кем-то «на ща»
И осевший, оплывший, увязший в делах и в вещах.
Здесь тепло, и ... Послушай, ты всё же приехал бы в гости?
ДРУЖИЩЕ
Дружище, кончай-ка хлестать гнильё,
Глушить бормотуху брось!
Купи себе шелковое бельё,
Штиблеты, цилиндр и трость.
Отставь стакан, убери пузырь,
Глаза продери скорей –
И будут тебе в рукаве тузы,
И полный сбор козырей.
Изящно шути, покоряя дев,
В иных вызывая злость.
Иди к своей цели, смелей, чем лев,
Стремительней, чем лосось.
И будешь ты фат, лицедей, пижон –
Такая твоя стезя,
Не бойся, что станешь судьбе смешон,
Смешней, чем сейчас, нельзя!
Не хлопай ушами, дразня собак,
Горбатого не лепи.
Дружище, купи себе трость и фрак,
Цилиндр себе купи!
ОСЕННЯЯ ТЕРМОДИНАМИКА
Осень вилась сигаретным дымком,
тянулась глотком плохого вина.
Менялись подруги.
По утрам я вечно путал их имена.
Враги прощали.
Махнув рукой, друзья переходили на Вы,
Только осень стучалась в мое окно
руками пестрой листвы.
Я замерз, и устав от вина и подруг,
от друзей и врагов, от измен и возни,
Попросил у осени: «Дай тепла!»,
и осень ответила: «Сам возьми!»
И мой дом без остатка забрал тепло
узкою щелью своих дверей,
А на улице началась зима,
и снег закружился в пустом дворе.
ДОРОЖНАЯ ПЕСЕНКА
Усталый певец позабытых дорог
На вечную пыль обречен,
Но если кому-то помехой порог,
То мы-то с тобою при чем?
Как сладко дремалось тебе, птицелов,
Проснулся – вся жизнь позади.
Фарфоровой куколкой дразнит любовь,
Да ты у нее не один.
Мерцает, дрожит голубой огонек,
Невесело манит вдали.
Куда-то хромает крылатый конек,
Копытцами вязнет в пыли.
На красных деревьях осенняя смерть
Пылает, туши – не туши,
Но нам, вероятно, уже не успеть,
И, значит, не стоит спешить.
Усталый певец полосатых столбов
Задумчиво пьян без вина,
Но если голодным не хватит хлебов,
То наша ли в этом вина?
* * *
Не мешало бы понять
Самого себя хотя бы –
Вроде, счастья-то чуть-чуть,
Как делить его на всех?
Все, конечно, пустяки,
Дело вовсе не в масштабах –
В невесомости любви
Можно падать только вверх.
Значит рано горевать,
Но и праздновать не стоит.
(Заплутаем ли во тьме,
Проберемся ли на свет?)
На «junkyard»е у судьбы
Главный мусорщик в запое,
Только если рядом ты,
Мне, ей-богу, дела нет.
Кто подарит нам весы,
Чтобы взвешивать молчанье?
Кто назначит нас стоять
В карауле на века?
Я не помню имена
И не верю обещаньям,
Просто, если ты уйдешь,
Я умру наверняка.
ТЫ
Ты смеешься, и звезды меняют цвет,
и звери идут в запой.
И седой кондуктор, устав вздыхать,
рыдает в пустом депо.
И сторож колотит в пустой бидон
у крепко закрытых врат.
(Твой супруг считает его врагом,
но он никому не враг.)
И можно всю жизнь преследовать свет,
и вдруг прозреть в темноте.
И можно не верить твоим словам,
и можно тебя не хотеть.
И можно гадать на битом стекле,
и не понять ничего.
Но тот, кто считает тебя своей...
Боже, помилуй его.
ОПЫТ НАТУРАЛИЗМА
Сентябрь. Колхоз. Чернеющие нивы.
VEF. Опера. Окурки и бардак.
Зашел Васильич. Попросил на пиво.
Я с Тоськой устанавливал контакт.
Смеркалось. Стая птиц тянулась к югу.
Хотелось жрать. Конкретно – колбасы.
Васильич что-то мямлил про услугу.
Пищала «Тоска». Подвывали псы.
Дождь. Радиатор – два конца в розетку.
Васильич был похмелен и соплив.
Ныл баритон. Скрипела табуретка.
Вернулась Тоська. Видимо, отлив.
Васильич занял треху. На лекарство.
И отвалил. Сослался на дела.
VEF дребезжал про верность и коварство.
Давали «Тоску». Тоська не дала.
ИЗ ЖИЗНИ ИСПАНСКИХ ДОНОВ
Дон Хуан Себастьян-и-Родригес,
Грациозный, как розовый ибис,
Возбудившись излишне,
Съел за трапезой пышной
Восемь сотен вареников с вишней.
Дон Диего Хозе-и-Рамирес,
Деликатный и тонкий, как ирис,
Возмущался чуть слышно:
«Ах, свидетель Всевышний,
Восьмисотый был все-таки лишний!»
И Я БЫЛА ДЕВУШКОЙ ЮНОЙ...
I
Узковат в плечах, тонковат в кости,
Мелковат для своих сорока шести,
Ни солидности, ни навара.
Лопотал, журчал... привела домой.
Уступила. И жалко ли, Боже мой?
Много разных перебывало.
Супермен... лишь узоры из слов свивать.
Поистаскан, зато не пуста кровать.
Недомерок, да кто ж их мерит?
Жидковат вверху, хлипковат внизу,
Но и мой виноград – без пяти изюм,
Женихи не скулят под дверью.
II
Залезем в недра памяти глумливой,
К началу дней.
Там дружба и печаль.
Там легкой юбки пестрые извивы
На бедрах ранней зрелостью счастливых,
Любовь, разлуки, косы по плечам,
Случайный флирт, измены невзначай –
Все новизна...
А здесь, теперь?
Тоскливо.
Детишки, быт.
И этот тип сварливый,
Смешной тиран, оправданно ревнивый,
Привычно бесполезный по ночам.
ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ
«Узрю ли истину?»... Да наплевать, пожалуй.
Трескучих слов, ей-богу, через край.
Селяне, нивы, обретенный рай,
Народность, корни... Что-то убежало
Там, на плите... Вонища... В печке глухо
Гудит, скворчит. Хозяюшка-старуха
Храпит, да так, что падает стена.
И хрен бы с ней... Пойду, возьму вина,
Тихонько сяду, света не включая,
На грязной кухне, отыщу плечами
Косяк занозистый – поганый, да упор,
Приму с горлА, и стану слушать тупо,
Как на плите для завтрашнего супа,
Побулькивая, варится топор.
СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПЕСЕНКА
В том городишке полусонном,
Забытым летом, жарким летом
Звенел комар хрустальным звоном,
И цвел бурьян махровым цветом.
Ты помнишь, милый, незабудки,
Ты помнишь, милый, маргаритки,
Мои невинные поступки,
Твои нескромные попытки?
Сбывались странные приметы,
Рождались смутные желанья,
И убаюкивало лето
Своим размеренным дыханьем.
Ты помнишь тень под старым вязом
И речки медленной теченье,
Мои жестокие отказы,
Твои забавные мученья?
Промчалось сказочное лето,
И мне, мой милый, мой жестокий,
Остались письма без ответа,
Хандра и тихие упреки.
ДВОЕ
На стуле уютно свернулся кот,
Дрожит огонек в печи,
И кто-то один тихонько поет,
А кто-то второй молчит.
И сколько раз баланс не своди,
Сальдо всегда в ущерб,
Но первый успел позабыть мотив,
А второй не знал вообще.
Берущий силой всегда герой
Для дрожащего в темноте,
И первый знал, чего хочет второй,
А второй ничего не хотел.
Но каждому овощу будет свой фрукт,
И каждому фрукту срок,
И первый считал, что приметы врут,
А второй читал между строк.
Тихонько потрескивают дрова,
Стынет в стакане чай,
И первый сказал: «Как болит голова»,
А второй опять промолчал.
БАНАЛЬНОЕ
В углах застыла тишина.
Темно. Пустеет понемногу
Бутылка красного вина
На ветхом стуле колченогом.
Хмельных раздумий благодать –
Простор для маленьких открытий,
Способность мыслью проникать
До основания событий...
И кто докажет мне, что грех
В такой неторопливый вечер
Пить в одиночестве за всех,
Кого, наверное, не встречу,
За глупости прошедших дней,
За горечь будущих болезней...
Пьянеть – и делаться мудрей.
И добродушней. И любезней
К тем, кто блуждая в темноте,
Как я сбивается с дороги,
И в основании потерь
Находит лишь себя в итоге.
НИАГАРА
Над желтой пеной, над серым снегом,
Над занавеской воды нечистой
Рыдают чайки, объевшись хлебом,
Рычат машины, галдят туристы.
С экономикой рыночной
Вечно спешка да гоночка,
Отдохнуть бы маленечко,
Полежать бы тихонечко...
Повсюду толпы, ну просто тошно,
Звенят мошною – воды не слышно.
Что?! Ниагара?! – Ужасно пошло!
Что?! Как поездка?! – Да боком вышла!
Впечатления пестрые,
Ощущения острые...
А мне бы выспаться просто бы,
Мне бы выспаться просто бы...
* * *
Проказа дней разъест остатки чувств.
Запаришься, устанешь до предела
И, в потолок уставясь обалдело,
Заноешь: «Не люблю и не хочу,
И не могу. Хоть разорвись, хоть тресни...»
Но трубным гласом, всеблагою вестью
Откуда-то с заоблачных высот,
Знакомый окрик зазвенит, как песня:
«Чего разлегся?! Марш за колбасой!»
И все путем. И море по колено.
И сил полно. И снова можно жить.
Когда бы не ахейские Елены,
Загнулись бы ахейские мужи!
УТОПИЯ
Все на столе – рюмашка, плошка, ложка.
Плесни, Матрена, беленькой немножко,
Да под ушицу, да заесть лучком...
Ох, хорошо! А где у нас картошка?
Ах, вот она! С укропцем, с чесночком.
А к водочке моченая морошка –
Ну, самый смак! И в койку прямичком,
А в коечке хозяйка под бочком.
Иди ко мне, Матренушка-матрешка...
И как Христос по сердцу босичком!
Тишь, благодать, луна глядит в окошко.
А на печи, упившись молочком,
Беседует лениво со сверчком
Пушистая, раскормленная кошка.
УЖАСССС…
А он кричал ей: «Погоди,
Дескать, как же!
Я же, дескать,
И пожил маловато!»
А она ему:
«Молчи! Экий ражий.
У тебя, мол, впереди
Лишь палата».
И добавила
С улыбкою скверной,
Надвигаясь, словно печь
На Емелю:
«А ходить-то
Ты не будешь, наверно...
Если только под себя
Раз в неделю».
А потом охомутала
Мгновенно –
Что ж, убогого обидеть
Не сложно.
И вкатала семь кубов
Внутривенно...
А могла ведь, между прочим,
Подкожно!
ОДИССЕЙ
«Воспой, о Муза...» Как там у Гомера?
Гнилая бухта. Ветхая галера.
Убогое жилище под горой.
Потасканный, лысеющий герой,
Зовущий Пенелопою гетеру...
Что, Одиссей, награда не по чину?
Дары богов... И стоит ли причины
Искать, когда хандра неизлечима
Как седина, подагра и морщины,
Как пошлый, застарелый геморрой?...
И доверять не стоило Гомеру.