Артур Кангин | Фреска

1.

Не был здесь 30 лет.

Как все изменилось и… будто застыло, эдакой мухой в янтаре.

Бывшая пожарная каланча превращена в храм. На дощатом домишке кичливая надпись — «Цифроград». Жалкие халупки и тут же замок из полированного кирпича местного нувориша.

Иван Пастухов спустился к озеру. Приставив козырьком ладонь, глянул на дальний Иверский монастырь. Купола пламенели золотом. Воздух напоен предвестием весны. Какой странный декабрь! Через пару дней Новый год, а снега нет, все стаяло, ласково тянет озерный ветер.

Пастухов приехал оформить в кадастровой палате документы наследства. Старинный дом бабушки Пелагии теперь его. И зачем он ему? 1902 года постройки, серый, обветшалый, со сгнившими окнами и полупровалившейся крышей. Однако бабушка завещала в дар и надо уважать волю покойной. Тем более, она была милейшей души человеком.

По улице Февральской, где расположен домина, Иван поднялся на Образцову горку. Во время стародавних зимних школьных каникул он здесь катался на финских санках с двумя краснощекими девицами… Их приводила ему бабушка Пелагея, мол, тебе 15 годков, довольно жить бирюком, крути, паренек, романы.

Покурил на верхушке горы, окинул взглядом Робинзона окрестность. Как же все хорошо! Пусть обветшалость. Пусть!

Спустился, зашел в родной сад. Кусты смородины и крыжовника вымерли. Вокруг кривых яблонь рассыпаны прелые плоды, изрядно поклеванные воронами. Лишь дуб, красавец дуб, в углу сада, у самого забора, кажется, совсем не изменился. Чуток подрос, заматерел, и только. Время для него, похоже, остановилось.

Иван Иваныч подошел к могучему дереву, обнял его, крепко поцеловал шершавый ствол, глянул на муравьиные шоссе, чуть не заплакал от радости встречи. Поднял с земли пару, заплесневелых желудей, сунул в глубокий карман дубленки. На память.

Номер «люкс» в гостинице «Валдай» он, конечно, заказал. Да уж больно хотелось переночевать в этой домине, напоминающей Ноев ковчег.

Дрова в сараюшке чудом сохранились. Растопит печурку. Махнет из фляжки чарочку конька. Укроется какой-нибудь медвежьей шкурой на древней кровати.

В комнате на втором этаже нашел примус. С керосином! Зажег его. Узорчатые тени заметались по потолку, оклеенному рыжей бумагой.

Ба… Что такое?

Как же он забыл эту фреску дальтоника дяди Вали?

Пастухов подошел к стене.

Что тут изображено?

Дом с черепичной крышей на берегу моря. Кусты авокадо и каких-то агав. Что-то буйно тропическое. В лазури же моря разрезает пенную волну белоснежный парусник.

Какая вулканическая энергия и азарт… Пусть все цвета и к чёрту спутаны.

2.

Иван поднес примус…

Кое-где фреска заплесневела. Ковырнул ногтем. Пенициллин? Вряд ли…

Экая, однако, фантазия!

Как хорош парусник. А это неистовство тропической растительности. И во всей фреске нежность, доверие к этому чумовому миру.

Надо на мобилу сфоткать. Показать сослуживцам. Пастухов служил в московском журнальчике «Пожарное дело». Фреска им должна приглянуться.

Иван шагнул к печке, подкинуть дровишек, повернулся к фреске спиной.

И тут что-то жесткое обхватило его за лодыжку, хрястнуло о стену и он очутился на снежной Образцовой горке. На финских санках везет розовощекую девчушку.

Какое-то странное ощущение…

Ваня стащил с левой руки меховую варежку. Глянул на ладонь. Ни одной морщинки! Святые угодники! Он ребенок.

Молодой снежок гладил лицо. Остановились у бабушкиного дома. Пелагея (тезка старушки) резвой козой соскочила с санок, обняла Ваню, чмокнула в губы. Шепнула:

— Мне кажется, лет через тридцать всё повторится.

— Что повторится?

— Всё!— поправила каштановый чуб. — Только вместо дощатой развалюхи я буду жить в замке.

— Ты, лапа, бредишь…

Нашел себя Пастухов лежащим на полу, под фреской. Висок саднило. Пощупал. На пальцах кровь. Налетел на стенной гвоздь наверно.

Срочно перебираться в отель! В этой халабуде жутко.

Утром же пошел по взгорку от озера, по ул. Гагарина, к ресторану «Дар Валдая».

Громадный, из желтого кирпича, возвышался замок. С колоннами и портиками. В попсовом псевдогреческом стиле. Чугунный узорный забор не мешал любоваться.

Во дворе кокетливо высилась красавица-ель, вся в серпантине, в дорогущих игрушках. Под елью, в размере 1:2, деревянная лошадь.

Ваня вспомнил, что грядет год именно лошади. Если не врут китайцы.

Вот будет хохма, если из этой домины выйдет 15-летняя Пелагея. Из его глюка под фреской.

И она вышла…

3.

— Пелагея! — ахнул Пастухов.

Девочка из-под насупленных бровей глянула на незнакомца. Поправила варежкой каштановый чуб:

— У мамы сейчас тайский массаж. Позвать?

— Пелагея?

— Чего Пелагея?

— Зовут тебя Пелагея?

— Матрена. В честь московской святой.

— Зови мать.

— А вы кто?

— Одноклассник.

Через пять минут на пороге выросла приземистая, с борцовским разворотом плеч, женщина. Лицо царственно властное. Маленькие деспотические руки.

Сощурила глаз:

— Вася Полетаев?

— Иван Пастухов.

— Не помню такого.

— Я не одноклассник. Мы с вами 30 лет назад катались с Образцовой горки.

— Так-так… Внук бабушки… Пелагеи?

— Ага.

— Попробую вам поверить. Проходите. Себя ведите корректно. Свистну в ультразвуковой свисток, примчатся бультерьеры-убийцы.

Вошли. Иван вертел головой. Искал неслыханное богатство. Нет его! Ни бронзовых павлинов-курительниц, ни персидских, ручной работы, ковров, ни золотых каких-нибудь канделябров. Вопиющая скромность… На полу домотканые половички. Совдеповская косая мебель. Засиженная мухами пластмассовая люстра.

Пили грузинский чаек с валдайскими сушками.

— Живу скромно, — Пелагея дула на блюдечко. — Зачем дразнить бедняков? Пустят еще петуха. Или взорвут.

— Однако внешний вид замка сигнализирует с точностью до наоборот. Это я о скромности.

— К нему привыкли. Так что вас ко мне привело?

— Фреска.

— Не догоняю!

— Фреска моей бабки Пелагии. Я под ней споткнулся, случились у меня глюки. И в них я был вместе с вами. На 30 лет моложе.

Пелагея подошла к хельге, со скрипом выдвинула ящик. Достала бархатный, посеревший от времени, альбом. Подсела к Ване.

— Может, здесь есть совместная фотка?

4.

Через четверть часа Пелагея все вспомнила.

— Ну, конечно! У Иверского монастыря мы миловались с тобой в сеновале.

— Да-да… Было. Ты, вижу, сейчас на коне? Судя по недвижимости?

— Какой там конь?!

Итак, пунктирно…

Пелагея по-молодости вышла замуж за полковника КГБ. В период гибели империи он заслужил погоны генерала ФСБ. Помог жене основать торговую фирму «Полушка». Потом Григорий Алексеевич налетел на чеченский нож. Конкуренты…

— У тебя есть что-нибудь выпить? — Иван потер кадык.

Пелагея, покачивая могучими чреслами, открыла бар, достала бутылку виски «Белая лошадь», сифон с минеральной водой. Плеснула в хрустальный бокал, пшикнула из сифона, протянула гостю.

— Какой ты нервный!

— Нервы ни к черту…

— Потом я родила дочку Матрену. Да ты ее видел.

— От генерала?

— Нет. Был тут заезжий гусар из столичной инспекции.

— Вот оно что… Ты гулящая, что ли?

— В рамках допустимых законом.

— Тогда ничего.

— Думаешь, фреска обладает магическим свойством?

— Пойдем, увидишь.

— Только отправимся в костюмах Снегурочки и Деда Мороза.

— Это зачем?

— В Валдае меня многие недолюбливают. Зависть! А сейчас по улицам шляется столько маргиналов под градусом.

Спускались по ул. Гагарина под ручку. Ни одного чела! Внизу вовсю распахнуто серое озеро, скованное ледком метра у самого берега. Вдалеке бодряще отсвечивают маковки Иверского монастыря.

5.

— Нагни голову. Здесь косяк.

— Какой жуткий дом!

— Кому бы продать?

— Ищи дурака…

Поднимались по лестнице на второй этаж, натыкались на какие-то гремучие ведра и разящие грабли.

— Сейчас зажгу свет.

Будто лампа Алладина воспылал примус. По сумрачным стенам шарахнулись тени.

Пелагея сорвала с себя белобрысый парик Снегурки:

— Где же фреска?

— Иди сюда. Вот!

— Ни хрена не вижу. Ближе свет! Ну и чего в ней удивительного?

— Заметь, дядя Валентин был стопроцентным дальтоником. А какое, ты приглядись, буйство красок!

— Что-то есть. Как закончил дядя?

— Его упекли в дурку.

— И на какой гвоздь ты наткнулся?

— На этот.

— На нем, верно, сушили лук.

— Или рябину.

— Подари ты эту халабуду муниципалитету.

Пелагея шагнула к выходу, споткнулась о половик, рухнула прямо затылком на Пастухова.

…Лежали они на духовитом сеновале под Иверским монастырем. Малиновым звоном заходился колокол.

— Господи, Боже мой! — Пелагея откинулась на ласковое сено. — Мне кажется, Ваня, мы с тобой не умрем. Будем всегда. И всегда юными.

— Это так. Знаешь, я опять тебя хочу.

— Неугомонный!

6.

Наряды Снегурочки и Деда Мороза оставили в доме.

После видения как-то уж всё было по барабану. Двум смертям не бывать.

На улице валил густой снег, упруго скрипел под ногами, не на шутку закрутила вьюга.

— Ты что-нибудь видел? — скосилась Пелагея.

— Нет, это еще не конец! — заиграл Иван желваками.

— Хотелось бы начать жизнь с чистого листа.

Раздольно ударил колокол храма.

Пелагея взяла Ваню под локоть.

— Мы с тобой пережили какую-то чертовщину. Заглянем-ка в церковь. Поставим Богородице свечку.

На башне храма отбили куранты огромные часы, прямо как из фильма «Назад в будущее».

Пелагея хмыкнула:

— Помнишь, в этом здании был районный Дворец Культуры? Над входом висел плакат с мажорным рабочим и дородной крестьянкой, да чмошным интеллигентом в очках.

— Как такое забыть! Я еще ходил на выступление Валерия Леонтьева. Он тогда потряс валдайских дам гульфиком расшитым жемчугами.

— А вечером, после танцев, в зале из угла в угол шныряли крысы! Перекрести лоб. Входим.

В храме до гулкости пусто. Трещали свечи. Монашеского вида девчушка торговала библейской литературой.

— Ой, что это такое? — Пелагея слева от алтаря увидела, будто источающую свет, икону.

Приблизились.

Иван прочитал старославянскую вязь:

— Богородица. Подательница ума.

— Хочу такую!

Вернулись к лавке.

— Подательницу ума? — насторожилась девушка. — Зачем вам?

— Говорите цену! — посуровел Пастухов.

— У этой иконы нельзя ничего просить кроме нежности.

— Я так и знала! — обморочно побледнела Пелагея. — Живу не так! Эти собаки-убийцы. Зациклена на бабле. Счета в дюжине банков. Сама же зачем-то кошу под голодранку. С дочкой почти не разговариваю.

— Берем!

Воцерквленная барышня нахмурилась:

— Денег я с вас не возьму. Пусть будет икона от меня, на память.

Шли по площади Свободы. Снегопад прекратился. Из-за облаков высунулось тусклое солнце. Спустились к озеру.

Пелагея дернула Пастухова за полу дубленки:

— А давай, Ванек, купим ситного хлеба, покормим у пристани уток. Их там развелось пропасть!

— Отличная мысль!

— А дом этот с фреской продай мне.

— Зачем тебе?

— Организую в нем сиротский приют. Денег у меня много.

— Пелагея, родная душа, икона работает!

— То ли еще, Ванек, будет.